Мы переезжаем из Уэнстида в Хейверинг. Снова пакуем вещи, разбираем кровать королевы, все ее драгоценности тщательно укладываем и отдаем на попечение стражи. Бедных желтых неразлучников, совсем заморенных жарой, выносят из дома и вешают клетку на крюк, прибитый к одной из телег: так, покачиваясь на свежем воздухе, они преодолеют следующий этап нашего путешествия. Пожалуй, в подобном положении они ближе всего к свободе. Бессонные ночи на колючем соломенном тюфяке совсем меня измучили – и страшно даже представить, как их переносит Кэтрин. Но она не жалуется. Она перестала разговаривать: только отвечает на прямые вопросы, да и тут старается отделаться кивком или пожатием плеч. Королева любит путешествовать, любит, чтобы на нее глазели; Елизавету радуют толпы, что выстраиваются по обеим сторонам дороги, мечтая хоть одним глазком взглянуть на обожаемую монархиню. Ей дарят букетики полевых цветов, банки варенья, сладости, ковриги хлеба – то, что так тяжело достается простым людям; порой протягивают и больного ребенка в надежде, что королева исцелит его прикосновением.

Мы скачем, словно кавалькада разряженных привидений, с легионами стражи и слуг; на нас богатые наряды, а лица закутаны от солнца и пыли – виднеются только глаза. Младшие фрейлины по большей части в восторге от путешествия: мы видим новые места, останавливаемся в незнакомых замках; это значит, что за нами меньше надзора – и больше возможностей завести интрижку. Меня скачка по сельским дорогам в изнурительную жару совсем не радует; чтобы сохранить здравый рассудок, я воображаю себе Бомэнор, озеро и скользящую по водной глади Афродиту. Или, желая отогнать мысли о том, о чем думать бессмысленно, спрягаю в уме латинские глаголы. «Amo, amas, amat, amamus, amatis, amant»[55]. Посматриваю на Кэтрин – она с безучастным видом едет рядом со мной, молчаливая, как мрамор, с остекленелыми глазами. Я перестала спрашивать совета у Джейн: с таким она не сталкивалась, и ее шепот, доносящийся из могилы, не может подсказать ничего полезного.

В середине июля мы приезжаем в Пирго, дом нашего дядюшки лорда Джона Грея, брата отца. Прибыл сюда и Дадли с целой армией слуг, все в новехоньких зеленых ливреях. Дадли снова купается в королевской милости; загадочная история с его несостоявшимся графством, как видно, забыта. Во дворе все мы спешиваемся и вытряхиваем из юбок дорожную пыль. Я думаю: покойный брат Дадли был женат на нашей покойной сестре, значит, он приходится нам свояком. Может быть, здесь, в некотором смысле среди родни, Кэтрин найдет в себе силы попросить дядю Джона и Дадли о помощи? Это я предлагаю ей шепотом, когда нам показывают дорогу в покои королевы.