– Вы ведь понимаете, миледи, что нам придется приходить и допрашивать вас снова, – говорит Уорнер перед уходом.

– Разумеется, – отвечаю я. – Но ничего другого я не скажу.

Позже ко мне приходит леди Уорнер; мы сидим рядом на кровати и шьем приданое малышу. Крошечные рубашонки, от вида которых у меня сжимается сердце. Я представляю себе этого малыша, что сейчас ворочается и потягивается во мне: крохотные ручки, крохотные ножки, крохотные губки бутончиком. В моем воображении это всегда мальчик; глаза у него янтарные, кожа золотистая, как у отца, а на голове легкий нежный пушок, который я буду целовать и вдыхать его молочный запах…

– Должно быть, вы очень любите Хертфорда, – говорит леди Уорнер.

– Да, очень.

– Расскажите мне о нем. Как прошла ваша свадьба?

Уже начинаю отвечать, но тут замечаю, что она подалась вперед и слушает с жадным нетерпением. Ясно: ее подослал муж, чтобы выведать у меня правду.

– Будьте так добры, леди Уорнер, передайте мне, пожалуйста, катушку белых ниток, – говорю я.

Мэри Вестминстер, сентябрь 1561 года

Мэри

Вестминстер, сентябрь 1561 года

Из окон сторожки Киза над запрудой я смотрю на Темзу и думаю, что сестра совсем рядом, немного вниз по реке. Хорошо, что я снова недалеко от нее. Вчера мне передали торопливо нацарапанную записку. В ней Кэтрин описала свое жилище и парапет, с которого смотрит на проплывающие мимо суда. Просит не беспокоиться: она в добром здравии, Хертфорд уже едет сюда, так что все будет хорошо. Значит, оптимизм к ней вернулся. Я страшно боялась, что она впадет в безумие, что попытается себе навредить или и того хуже; но это письмо меня немного приободрило. Удивительно, как сестра в любых обстоятельствах сохраняет надежду на лучшее. Однако не могу забыть, с каким потерянным видом она уезжала из Ипсвича под конвоем три недели назад.

Я покинула двор по пути в замок Хертфорд, где королева собиралась встретиться с шотландским посланником. Пегги прислала мне известие, что возвращается в Уайтхолл. Я испросила дозволения к ней присоединиться и, к своему удивлению, его получила. Слава богу: в том обществе я больше находиться не могла. Королева, когда меня допустили к ней, выглядела осунувшейся и усталой; ничего не сказала, даже не посмотрела на меня, только кивком выразила согласие – возможности попросить за Кэтрин не представилось.

Со мной она отправила отряд стражи – для защиты, как мне сказали, – и фрейлину из своего ближнего круга по имени Дороти Стаффорд. Видимо, чтобы шпионить за сестрой изменницы. Но Дороти – добрая душа, к тому же до странности робкая и застенчивая; хоть она и намного меня старше, в этом путешествии мы прониклись друг к другу симпатией. О Кэтрин не заговаривали, хотя я думала только о ней. Дороти, должно быть, тоже, судя по тому, что однажды вечером, уже погасив в спальне свет, сказала: «Я с этим решением не согласна». Уточнять, с каким решением, или говорить что-то еще не стала – и вполне разумно.