– Старшую зовут Пенелопой…

Мы делаем сахарные фрукты, и Леттис рассказывает о своих дочерях. Фрукты для королевы: ее нужно подбодрить после внезапной смерти Кэт Астли, многолетней спутницы, заменившей ей мать. Комнату наполняет аромат жженой карамели.

– Из своей бедной няньки она просто веревки вьет! – продолжает Леттис.

– Шалунья растет? – спрашивает кто-то из женщин.

– Страшная упрямица!

– Со своеволием в детях лучше бороться. Чем раньше начать, тем вам же будет легче, – замечает еще одна фрейлина.

– Я скучаю по своим малышкам, – признается Леттис. – Надеюсь, скоро смогу вернуться в Чартли. Они так быстро растут!

Фрэнсис Мотэс выразительно прочищает горло. Все мы знаем, что возвращаться в Чартли или нет – зависит не от решения Леттис; ее отсылает королева. За то, что Леттис, по изящному выражению Фрэнсис, «спуталась с Дадли». Подробностями я не интересовалась; дела Леттис меня не касаются. Но удивило известие, что она ждет ребенка: по ней ничего не заметно. Леттис напоминает мне Кэтрин, они всегда были немного похожи. Тоже из тех, кто привлекает с первого взгляда, очаровывает и распространяет вокруг себя неуловимый душок скандала. Кэтрин я не видела уже полных четыре года, и год как утратила надежду. Когда Хейлз выпустил свою книгу, а Кэтрин перевели из Пирго, я поняла, что больше мы с ней не свидимся.

– У обеих девочек золотистые волосы и карие глаза, – продолжает Леттис.

Интересно, как выглядят мои племянники? С ними я тоже никогда не встречалась. До последнего года, пока сестру не перевели, от нее изредка приходили письма. Строго говоря, никому писать ей не дозволялось. Но дядя Джон сделал поблажку: «сжалился надо мной» – так писала Кэтрин. Все, что я помню о дяде Джоне, утверждает в мысли, что жалости от него не дождешься: если он стал мягче к Кэтрин, то, должно быть, не ради нее самой, а надеясь что-то выиграть для себя от ее тюдоровской крови. Я сделалась циничной – этому удивляться не приходится. Письма Кэтрин разбили бы мне сердце, не будь оно уже разбито: в них почти не видно прежней Кэтрин, по большей части какие-то путаные излияния о Джейн, Святом Духе, Теле Христовом… Боюсь, в заточении она лишилась рассудка. Однако теперь дядя Джон скончался, Кэтрин держат под строгим надзором в чужом доме – и писем больше не будет.

Я стараюсь представить себе племянников, их круглые личики – но, может быть, и не круглые, а длинные и узкие? Пухлые ладошки – или худенькие? Бош представляется мне копией матери: эта идея почерпнута с портрета, который я до сих пор ношу под платьем и на котором мать с сыном – одно лицо. Каков младший, не знаю совсем, но воображаю его похожим на Джейн: каштановые волосы, такие же глаза. Кэтрин в одном из писем упоминала об их сходстве. Я бесконечно тоскую по этим обломкам своей уничтоженной семьи и жажду с ними воссоединиться. Бошу скоро четыре, его брату три. Повинуясь недоброй воле царственной кузины, я таскаюсь вместе с двором из одного дворца в другой – время же утекает, словно вода сквозь пальцы. Кап, кап, кап: так звучит моя жизнь. Я не создана для постоянных переездов, разлук, треволнений. Все, чего я хочу – чтобы меня оставили в покое, дали жить где-нибудь тихой жизнью; но Елизавета вцепилась в меня, как коршун, а значит, мне суждено состариться во дворце, среди сочащихся ядом придворных, и это еще в лучшем случае.