Дом превратился в печальное эхо самого себя. Мрачный и выцветший, наполненный устаревшими реликвиями тех времен, когда особняк Мэннингов славился как один из самых шикарных на Парк-авеню. Мне мало что здесь знакомо, за исключением нескольких антикварных предметов и картин на стенах. Даже новая мебель – если можно назвать ее новой – видала лучшие дни. Потертые кресла и диваны с продавленными подушками. Ковры местами протерлись до джутовой основы, а некогда блестящие полы потускнели.

От вида дома Мэннингов в упадке я испытываю извращенное удовольствие. Все хитрые махинации свелись к нулю, империя отца, добытая нечестным путем, разрушена. Украдкой смотрю на Хеми и вижу на его лице отражение тех же мыслей.

Ритмичное поскрипывание толстых белых подошв предупреждает о возвращении медсестры. Встречаем ее у подножия лестницы.

– Миссис Хиллард приглашает вас наверх. Она в своей комнате, последняя дверь справа.

– Да, спасибо. Я помню.

Мы поднимаемся по лестнице, затем идем по галерее, и мне на мгновение вспоминается вечер того рокового званого ужина, когда мы с Коринн сидели здесь, слушая, как отец оправдывается перед гостями за неприличное поведение жены. Отбрасываю воспоминания, когда проходим мимо моей комнаты, а затем и мимо комнаты мамы. И вот мы перед дверью Коринн. Открыто. Оглядываюсь в поисках Хеми – он в двух шагах позади меня. Он ободряюще кивает, и на мгновение за его улыбкой я замечаю прежнего Хеми.

Вхожу, и у меня екает сердце. В комнате слишком тепло; пахнет затхлостью, грязной одеждой и немытыми волосами. Бросаю быстрый взгляд по сторонам. Как и в остальной части дома, лучшие дни этой спальни остались позади. Обои в букетиках роз утратили яркость и, несмотря на многочисленные мелкие ремонты, в нескольких местах отходят от стен. Драпировки тоже знакомы, хотя некогда прекрасная парча истерлась и проржавела от времени.

Коринн сидит в кресле с высокой спинкой рядом с кроватью. Постель не прибрана, одеяло откинуто, как будто сестра только что встала. Она всегда была стройной, но теперь сильно похудела, и халат висит на ней, обнажая выпирающие ключицы и землистого цвета кожу. Волосы стали редкими и потускнели. Она скрутила их в узел и закрепила на самой макушке, как неряшливую корону. Мне вдруг приходит на ум Норма Десмонд в «Бульваре Сансет» – стареющая звезда в полуразрушенном особняке, которой мнится, что она все еще имеет влияние. Эта мысль наполняет меня отвращением – и чувством, способным перерасти в жалость, если позволить ему пустить корни. Но я не позволю.