— Он мне всё рассказывал, — сказал Кристофер, глядя себе под ноги. — Мы с ним решили — это что-то вроде болезни. Кто-то с рождения цвета путает, а кто-то — мужчин и женщин. Когда ему было шестнадцать…

Кристофер замолчал, выпил залпом.

— Его выгнали из дома, — тихо сказал Майкл.

— Отец был в ярости. Он и так-то был буйный, а когда узнал про Ленни, просто с ума сошёл. Избил до полусмерти и вышвырнул на улицу. Кричал, что убьёт его, если тот сам не сдохнет.

У Майкла мороз пробежал по рукам. С трудом верилось, что такое возможно. Он даже представить не мог, как это. Вот тебе шестнадцать, и ты влюбился… Сам ещё не понимаешь, что с тобой, почему так, откуда всё… А твоя семья… твой отец хочет тебя за это убить. И ты оказываешься один. И тебе шестнадцать…

— Я ушёл вслед за ним, — продолжил Кристофер. — Не мог там оставаться. Снял нам комнату, работу нашёл. Но Ленни меня уже не слушал. Ночевал по приятелям… — Кристофер поморщился, и до Майкла дошло, какого рода «приятели» это были. — Потом подсел на какую-то дрянь. Приходил ко мне отоспаться, денег взять. Я пытался его вразумить, но он уже ничего не слушал.

Майкл молчал, смотрел в свой стакан. Гладил щербатый край большим пальцем, цепляя острый стеклянный скол. От внезапной беспомощной жалости сводило челюсть.

— Пару раз мы с ним поговорили по душам, — сказал Кристофер. — Надрались, как сволочи. И он рассказал, как живёт. Где деньги берет. Как по мотелям шатается. Я ему говорю — ты же себя убиваешь. А он говорит: мог бы — сам бы на себя руки наложил.

Эмма молча вытирала слёзы и смотрела на Майкла с таким ужасом, будто ждала, что он сам сейчас встанет и пойдет трахаться за двадцатку с незнакомыми мужиками в дешёвых мотелях.

— А потом он сказал, что у него СПИД, — проговорил Кристофер. — Мы тогда уже с твоей матерью поженились, жили в том доме под Чидеуоком. Я его забрал к себе. Последние полгода он прожил с нами. Умер у меня на руках.

— Он не лечился?.. — тихо спросил Майкл.

Кристофер горько усмехнулся.

— До первых лекарств два года не дотянул. Умер в восемьдесят пятом. Ему было, как тебе сейчас. Двадцать.

Майкл сидел, ссутулившись, будто на плечи положили могильный камень. Двадцать. И не жил толком. А если б не умер?.. Если бы так случилось, что выкарабкался, дотянул, если бы знали друг друга?..

Ну, пусть была бы семейная тайна — но ведь Майкл бы знал, что дядя у него из «этих». Было бы с кем поговорить. Откровенно. Леннерт бы жил где-то поблизости, в гости бы заезжал. Наверное, был бы красивым, даже лучше, чем Кристофер, всегда гладко выбритый, с одеколоном. Носил бы яркие цветные рубашки, разговаривал чуть манерно, называл бы мужчин — «подруга». Нашёл бы себе кого-то постоянного, врача или юриста, вместе ездили бы на Рождество в Дублин. Там-то от него бы точно не отвернулись. Даже дядя Шеймус, который всю жизнь работал на кране в порту и нормальнее его была разве что консервная банка, говорил, если приходилось к слову: «Люди имеют право сами распоряжаться своей задницей! Никакие англичашки не будут мне указывать, что туда пихать, если я захочу — хоть картошку, хоть хрен тюлений!». Для дяди Шеймуса это был не вопрос ориентации, а дело принципа.