Если говорят правду и собаки относительно жизни человека живут один к шести, то Альфа к девяти собачьим годам жизни прожила пятьдесят четыре, а уж те тяготы, которые она вынесла, позволяли накинуть еще годков пятнадцать. Так что получалось семьдесят человеческих лет. И вот вплотную к этой собачье-человеческой старости у Альфы появился еще один страх. Страх перед Гришкиной мягкой, вкрадчивой, изучающей и даже застенчивой улыбкой. Когда он приближался, смотрел в глаза и делал губами ласково:

— Фью-у, фью-у.

От всего было спасение осатаневшей от жестокости собаки Альфы. Но не было спасения от этого Гришкиного взгляда, от его буйной, любопытной фантазии. Однажды, осененный, он придумал вот что. Вытащил Альфу из будки за цепь, подтянул к себе ближе… Альфа от ужаса закрыла глаза и тихо, беспомощно скулила. Гришка, медленно подтягивая собаку, упирающуюся, полузадушенную ошейником, вдруг достал из-за спины трутня, которого держал за одно крыло, и медленно поднес к уху Альфы. Трутень бился, жужжал, Альфа тоже билась, ревела от страха, не имея сил вырваться из-под сильной Гришкиной руки, а Гришка молча, с любопытством юнната смотрел ей в закатившиеся зрачки.

Гришка рос, мужал, набирал силу. Но сила без душевной работы — не сила, а опыт без душевного умения сострадать — не опыт. Что-то совсем другое. И Гришка вовсю набирался «этого другого» для пользы дела.

5. Васюха

5. Васюха

Васюха лежал в будке без движений, смотрел в стенку, сопел и чувствовал себя самым разнесчастным во всем подлунном мире. Всей прошлой ночью он как слабак тихо-тихо похныкивал и заработал в свой адрес это слово. Каждый раз ночью Васюха просыпался, и ему было нестерпимо страшно. Просто так. Ни с того ни с сего. Страшно, что Гришка спал, толкаясь во сне ногами, страшно, что в зарешеченное мелкой сеткой окно над головой стукала одна и та же ветка клена. Васюха вздрагивал и всем телом, насколько позволяло положение валет, в котором они с братом лежали, прижимался к Гришке. И тот сразу же начинал отпихивать его, ругаясь во сне страшными папкиными ругательствами. Васюха каждый раз сразу же начинал охотно плакать. Из носа у него торчал зеленый «паровоз», и, всхлипывая, приходилось его втягивать. Васюха не хотел каждый раз будить Гришку, но тот, слыша чутким ухом бывалого степняка, переворачивался на другой бок, грозясь выгнать братца в собачью будку, к Альфе. Тогда младший, принимая это как знак внимания, начинал плакать громко, вслух. Васюха боролся с равнодушием Гришки как мог, насколько позволяло терпение в его шесть неполных лет.