Пьяный Кравцов дохнул перегаром на леток, а водки пчелы не переносят так же, как и дыма. Но если от дыма пчелы убегают, то на запах водки и лука кидаются. Кравцов, нагнувшись, сразу же получил щелчок прямо в пьяную рожу. Альфа крутилась рядом. Она еще не изведала, что такое разъяренные пчелы…

Тогда ее укусила одна пчела, другая… Кравцова кусали тоже. И он, ойкая, побежал к будке. Пчелы увязались за Альфой. Рой кинулся на нее. Она кубарем завертелась, выгрызая из шерсти жужжащие, вертлявые точечки. И понеслась по степи, падая, кувыркаясь, воя, умоляя о пощаде. Но пощады ей не было.

И опять виноваты были люди. Думали тогда — подохнет. Распухшая Альфа лежала в лесопосадке, пыталась встать, проползти, но заслышав — или ей уже казалось — жужжащий звук, визжала тихо, словно плакала, рождая в Гришке какие-то отблески жалости. Отблески, потому что не знал, не научили его, как это — чувствовать чужую боль как свою.

На следующий день Кравцов-отец и Кравцов-сын, проспавшись и глянув на часы, выяснили, что на улице понедельник и сын уже как два часа вовсю «перевозит» для нужд народного хозяйства глину и песок. Кравцовы уехали, даже и не вспомнив про Альфу. Потом уехал Палыч. Жене его надо было на работу. Во вторую смену. Палыч с женой Уголовный кодекс соблюдали и в мелкие противоречия с государством по поводу трудового законодательства не вступали. Жена Палыча числилась продавцом киоска, с дорогим для мужских сердец словом «Пиво». Он сам — инструктором по плаванию в школе, где еще не было бассейна, но вот-вот… Словом, уехали и они.

Остались на пасеке Гришкин отец и Гришка. Альфа ползала по лесопосадке, грызла травки, на что отец мудро сказал Гришке, чтобы тот не трогал ее, потому что если она найдет, что ищет, то выживет. И она нашла. И выжила.

Но теперь часто стало ей вступать что-то в голову, Альфа носилась по степи как угорелая, кидалась на поезда, кидалась на красные в ночи тормозные фары машин, может быть, перепуганная той теменью и пустотой, когда ее бросили в первый раз.

Однажды Палыч, подъезжая к пасеке, случайно взглянул в сторону своры собак, удивился, затормозил:

— Да это же Альфа, смотри!

И жена, чванливо поворачивая голову, полосуя жирную шею складочками, оглянулась. Среди десяти собак вертелась сучка. А кобели припадали перед ней на передние лапы, заигрывали… Каждую весну Альфа собирала такие хороводы кобелей и уводила так далеко в степь, что и стреляли в нее, и травили ее, и ничего не помогало… Но щеночков у Альфы не было.

Гришка по-своему использовал на пасеке присутствие Альфы. Он стал изучать поведение собак в «экстремальных условиях». У Гришки все больше проклевывался природный пытливый ум при абсолютном отсутствии сострадания. Он изучал степь не только с тем, чтобы поживиться за ее счет, но и из природного любопытства, и ему откровенно было интересно, как поведет себя придурочная Альфа, если ей потихоньку прижать лапу сапогом. Он же помнил, как лапку лягушки, у которой на глазах всего класса отрезали сначала голову, опускали в кислоту. И лягушка дергалась к вящему восторгу и удовольствию учительницы биологии. Помнил это Гришка, а как же такое можно забыть! Почему же нельзя и ему? Можно. И, оставаясь с Альфой наедине, убирал от нее, привязанной к будке, поилку. Смотрел, изучал, как она хакает, вывалив язык, глядя ему в глаза, а он изучал: сколько она продержится, как будет вести себя через час, через день, два?