Вода шла сверху, от насыпи, по которой проходила железная дорога. Потом вода шла уже из-за насыпи, через кудук, под ней. И, сливаясь в широкий поток, проходила по ереку, совсем рядом с будкой и ульями. Палыч сразу, как только приехали, сказал, что надо ухо держать востро, когда начнутся дожди. Потому что раньше такого не было. В этом месте степи скоро должна была образоваться балка. И Гришка бегал под дождем, матюгаясь, как отец, по-детски, с серьезным видом, работал…

С чувством вины за все случившееся на пасеке во время дождей Васюха лежал, и ему было неохота вставать. Потому что обязательно Гришка придумает какую-нибудь работу, как он придумал сразу же, когда уехал отец, перебирать по зернышку подсолнух. На жареху. Зачем по зернышку? Зачем на жареху? И на какую там еще жареху, когда керосина осталось, как сам сказал Гришка, на два дня. Во всяком случае, суп он не готовил ему каждый день, потому что не было керосина.

Неожиданно для себя, обидевшись на Гришку, Васюха подумал: «Все мамке расскажу, как он…» Закрыл глаза и, пригревшись, стал потихоньку засыпать. Тепло растекалось из приоткрытой двери, струилось по стенкам будки, уже вовсю задувал горячий ветер, пчелы гудели, работа спорилась, начинался взяток, настоящий, по десять — пятнадцать килограммов за день с улья, с семьи…

Заснуть Васюха не смог. День пришел. Тепло. Ему стало интересно, что же там, на улице? Он был на пасеке впервые. Впервые в жизни был вот так, один на один со степью. И рядом мамки не было. Он с силой зажмуривал глаза, потому что хотелось спать, спать, но запахи трав вливались в будку и будоражили, кружили ему голову. Запахи пчел, жаркого солнца, запах псины из будки Альфы напротив. Запах прелых листьев из лесопосадки, прополиса, меда, керосина от примуса, кислый, терпкий запах железной дороги, проходившей рядом, просмоленных шпал, над которыми катят пассажирские поезда, а он еще ни разу не ездил на поезде.

Как там, наверное, интересно, в поезде. Там, за окнами, стоят люди в майках, с папиросами, машут им с Гришкой руками, что-то невнятно кричат, проносясь, счастливые, на юг. И Гришка, поигрывая желваками, цедит сквозь сжатые губы:

— Давай, давай… катись…

Как, наверное, интересно там, куда они едут, такие улыбающиеся, пьющие за стеклами, бросающие с размаху в окна бутылки в степь, орущие им здесь, тем кто остается на этой безвестной пасеке:

— Э-э-э-э-эй… Ребя-а-а-аты-ы-ы-ы… Как жи-и-изнь!

— Хоро-о-о-ошо-о-о! — срываясь, кричит им в ответ Васюха, уже во сне.

И немедленно получает подзатыльник. Открывает глаза, видит над собой Гришкино лицо, понимает, что пригрелся и заснул.