Одному наедине со степью может быть покойно и хорошо, но лучше она понимается, степь, когда рядом собака, существо бессловесное, убегающее вперед, оглядывающееся, зовущее глазами, доброе, преданное…

И вроде бы его веселые походы с Альфой по степи должны были привязать его к ней, но в Гришке уже проклевывался другой человек. Гришка шел с ней рядом, стрелял в поднятых перепелов, на которых летом охота была запрещена. Стрелял, не имея понятия ни о запрете, ни о том, что яйца у них или птенцы уже где-то здесь совсем рядом. Он как бы ценил Альфу за услужливость и пригодность. Он даже знал, что должен был к ней испытывать. Но не испытывал.

В то лето с ней и случилось. Был очередной взяток. Понаехало народу. Откачали мед. Почти три дня возились, уматываясь до потери пульса; качка меда — дело тяжелое. Пятницу, субботу, воскресенье работали, все работали, кто больше, кто меньше.

Кравцовы завидовали, как водится, Палычу. Завидовать завидовали, но ульев не увеличивали и делом, фактически, не занимались.

Под вечер того самого рокового воскресенья откачал наконец и Палыч. С помощью Гришки и Гришкиного отца откачал за обещанную, естественно, мзду.

Сели в тени, в посадке, вечерять. После длительного медосбора пчелы, выяснив, что меда, который они тащили днями, неделями напролет, не стало, — растерялись.

Есть семьи, которые называют кавказскими, эти пчелы помельче и характером злые. Они обычно после выкачки меда становятся бешеными.

Сели вечерять, Альфа крутилась тут же, Кравцов был уже пьяный, подплакивал. Дело шло опять к извинениям перед ней, Альфой, а значит, и к усиленному пиханию в ее пасть пирожков, сала, хлеба с каймаком, с обязательными вздохами:

— Это я, милая, я, я во всем виноват… На, милая, на, на, ешь. Запасайся на зиму. У каких еще сволочей придется жить тебе, горемыка!

Кравцов потянулся было к стакану, там было пусто. И тогда он спросил у такого же, как и он, пьяного сына, взглядом спросил, движением головы кинул ему отеческий призыв:

— Где?

— Хватит, — серьезно ответил Кравцову сын, навалившись толстым брюхом на маленький степной столик. Он жевал то же самое сало, которое Кравцов-отец стравливал собаке.

— Действительно… ваш сын прав… — пропела жена Палыча. — Хватит вам…

Отец не послушался сына и стал просить, канючить, начал потом изощренно портить всем настроение, зная, что водка еще есть, но спрятали. И сын не выдержал. Вскричал, размахивая руками, кидая в отца ключи:

— На, на, иди! Под сиденьем лежат две бутылки! Бери, пей! Залейся! Надоел!

Кравцов пошел к грузовику, открыл дверь ключом и достал конечно же обе бутылки. Вторую взял в руки, понес вроде бы к ним, но по дороге стал пихать бутылку под улей, под самую злую кавказскую семью.