Гришка, не открывая глаз, давал Васюхе звонкую затрещину и опять ругался. В темноте ночи звенела цепью Альфа, вылезала из будки, было слышно, как она встряхивается под мелким дождем, разминая старые кости, лакает из поилки, предназначенной для пчел, воду и, грохоча цепью, забирается назад в будку. Васюха, поплакав, замолкал. И тогда, если не мог уснуть, опять становилось страшно.

Особенно жутко было этой последней ночью. Он не спал, и ему казалось, что кто-то ходит вокруг будки. Ему мерещились осторожные чьи-то шаги, и было удивительно, насколько они осторожны и вкрадчивы, если Альфа ничего не слышит. Спит.

Сквозь волны дождя Васюха явно слышал чьи-то вздохи, причитания и шепот, он почти кожей чувствовал, осязал: кто-то ходит, крадется возле будки, подолгу стоит, тихо и тяжело дышит перед дверью, не решаясь прикоснуться. Иногда он, Васюха, с увеличивающимся зрачком в кромешной промозглой темноте видел: щель между косяком и дверью медленно, подрагивая, увеличивается. Кто-то тянул на себя дверь. И ему становилось настолько страшно, что пересыхало во рту и язык болтался между нёбом и зубами, не в силах позвать, осторожно, тихо, шепотом: «Гри-и-иш».

Щель, подрагивая, уменьшалась, и вскоре осторожное чавканье удалялось, словно этот «кто-то» видел его расширенные зрачки здесь, на кровати. И опять — стук капель по крыше, и опять — слышно, как храпит Альфа.

Днем, когда дождь закончился, Васюха лежал на правом боку, уставясь в стенку. Будку уже не красили лет десять, и отец, купив ее у пчеловода, который бросил заниматься пчелами из-за старости, ругал эту самую будку и того самого пчеловода на чем свет стоит.

Крыша текла изо всех дыр и щелей, и теперь, после таких дождей, Васюха видел, что на полу, как в бане, сквозь положенные доски, если наступить, цевками вспучивается мутноватая жижа. Стенки будки были мокрыми, липкая грязь, смесь степной пыли и многолетних дождей волнами припаялись на стенках до самого потолка. Пришлось деревянную кровать отодвинуть, чтобы не затекало.

Спали они с Гришкой вдвоем, потому что раскладушку поставить на пол было нельзя, Гришка, правда, отдал все теплое Васюхе. Отдал ворча, но понимая: как-никак братцу шесть лет, и против этого не попрешь. За все эти дни он, Гришка, один раз даже сварил ему суп.

Суп варился просто. Долго разводился примус, вспыхивал, гас, иголка для прочистки в полутьме будки то и дело ломалась или загибалась: открывать дверь было нельзя — задует. Наконец вспыхивал ровный малахитового цвета огонь, и на душе становилось весело и светло. В кастрюлю наливалась до половины вода, бросались две горсти риса, мелко нарезанные две картошки, потом с салом пережаривался лук, вываливался с шипением в кастрюлю, и суп был готов.