Так размышлял Абы, обдумывая, как бы не поссорить отца с сыном. Пусть лучше на меня гневается Чингиз!

И объяснил, что не сумел поговорить, что занят был Канаш.

А наутро обмолвился, будто бы невзначай:

— Может, хан-ием, вы сами навестите сына?

Чингиз вспыхнул:

— Почитает меня за отца, сам придет. Не склоню же я перед ним голову. Ты, надеюсь, сказал, куда идти. А то еще к Варваре побежит.

Абы смутился. Главного-то он и не сказал Чокану. И снова отправился в корпус. Но кадеты уже уехали в лагеря.

Так в это лето Чингиз, не повидав сына, вернулся в Кокчетавский округ с дипломом султана.

А между тем после игры Чокан искал Абы, искал, где только мог, но тут подошло время сбора в лагеря, и он подчинился раз и навсегда заведенному механизму эскадрона.

Никакой вины перед отцом у него не было.

К началу второго учебного года Чокан в корпусе был уже совсем своим человеком. По-русски он говорил настолько свободно, что в этом не отличался от остальных сверст-ников — русских ребят. Он стал первым казахом, учившимся на равных правах со всеми. Первым казахом в кадетском корпусе и предшествующем корпусу войсковом училище. За три с лишним десятилетия здесь обучались и братья Алгазины, и братья Байгуловы, и Асанов. Но они только носили казахские фамилии, а по существу и деды их и отцы, принявшие христианскую веру, давно превратились в обычных линейных казаков. Исключение составляло азиатское отделение училища. Однако и там казахов были считанные единицы, и среди них — отец Чокана.

О редкостных способностях Чокана говорили и преподаватели и кадеты. Он был на виду у всех. Он особенно увлекался историей — и греческой, и римской, уроки географии — ее преподавал Евгений Иванович Старков — он встречал, особенно после математики, как праздники. Память и, вероятно, особое лингвистическое чутье помогали ему усваивать языки с завидной легкостью. Не говоря уже о русском, он отлично успевал и в немецком языке, а к концу второго года без словаря читал французские тексты.

О Чокане поговаривали не только в дортуарах и классах эскадрона — он привлекал и ротных офицеров, дворян, связанных со сливками Омского общества. Через них слух о нем проникал и за пределы корпуса. Но сам Чокан не придавал этому никакого значения. Один его мир не имел границ — мир истории, давних событий, воскресавших на страницах учебников Кайданова и Смарагдова. Другой мир — малый, но близкий: эскадрон, класс, этот несносный вожак класса, клянчивший конфеты у тех, кто возвращался из воскресного отпуска, а потом, с хитростью, достойной Малтабара, менявший сласти на перочинные ножи и карандашики. Чокан объявил против него поход. Высмеивал его, передразнивал, рисовал его с толстым животом и подписывал рисунок так: «Купец кадетского корпуса второй гильдии». «Эх, — думал Чокан, мне бы сюда моего Жайнака, мы бы у него все его товары отобрали, и конфеты, и ножички, и тетрадки». Но нашлись и здесь помощники. «Торговый дом» был разгромлен, а признанным вожаком класса стал Чокан.