Камердинер поклонился и через минуту отворил дверь для государственного советника Клиндворта.

Протёкший год нисколько не изменил наружность этой замечательной старой ночной бабочки дипломатии.

Он вошёл своей обычной скромной, почти раболепной походкой, одетый в коричневый, почти до верха застёгнутый сюртук; из белого галстука выглядывало резкое, неприятное, хотя и умное, лицо; быстрым взглядом он окинул салон и на минуту остановил свои острые глаза на изящной и приятной личности молодого аббата, который поклонился ему с утончённой вежливостью.

Государственный советник подошёл к нему и сказал своим однообразным, почти шепчущим голосом:

— Если не ошибаюсь, вы аббат Рости? Я имел удовольствие видеть вас в Вене?

— Я имел честь встречать вас там у графа Риверо, — отвечал аббат с лёгким поклоном. Граф отъехал, впрочем, я думаю, что он возвратится сию минуту, и потому прошу вас подождать его, так как он, без сомнения, пожелает видеться с вами.

Государственный советник наклонил голову и сел в кресло, между тем как аббат занял место напротив него.

— Как идут дела в Париже? — осведомился государственный советник, бросив быстрый взгляд на аббата и барабаня пальцами по подлокотникам кресла. — Пришлось самому приехать и разузнавать. Граф, конечно, не бездействовал, и я уверен, что вы охвачены движеньем, или, правильнее сказать, застоем, потому что, — продолжал он, пожимая плечами, — нынешний свет, кажется, разучился действовать — все сидят и мечтают, между тем как противник неустанно работает. Так теряется одна позиция за другой!

— Мне кажется, здесь царствует полнейшее спокойствие, — сказал аббат. — Люксембургский вопрос, на минуту возбудивший общее волнение, вошёл в тихую гавань конференции и, конечно, не станет больше нарушать европейского спокойствия и всемирной выставки, этого места свидания всех наций. Однако вы ревностно трудились в Вене для успокоения этого интермеццо.

— Естественно, — сказал государственный советник, — вполне естественно, неужели нам следовало спокойно смотреть на дальнейшее развитие этой неблагоразумной игры, которая могла привести к соглашению с Пруссией и разрушить все планы будущего, или повергнуть весь мир в жестокую войну, из которой, при настоящей неготовности, не могло выйти ничего хорошего? Вы полагаете, — продолжал Клиндворт после краткого молчания, бросив на аббата быстрый взгляд, — вы полагаете, что император Наполеон решился восстановить серьёзным, обдуманным действием влияние Франции, то есть основание, на котором зиждутся надежды его династии, или он колеблется, по своему обыкновению, между двумя противоположными решениями? Иногда мне кажется, что он питает особенное желание вступить в союз с Пруссией. Да только ошибается: там не придают никакой важности его союзу!