Наполеон сидел один в своём кабинете, за распечатанной корреспонденцией, и в то самое время, когда блеск и величие всей Европы окружали его трон, когда его столица упивалась неслыханным доселе зрелищем, пред которым меркли все славные воспоминания, когда гордая императорская гвардия двигалась, сверкая оружием, на Лоншан, чтобы представить государям военное могущество Франции, император сидел в своём кресле, погрузившись в мрачные мысли; усталые глаза, лишённые блеска, смотрели вяло; утомлённые черты лица выражали страдание и усталость; в пальцах рук, лежавших на коленях, замечалось лёгкое, непроизвольное дрожание.

— Права сивилла в доме Ленорман! — сказал он глухим тоном. — Ослепительный блеск окружает мой трон, и Париж стал в эту минуту почти центром мира. Едва ли мой дядя, в эпоху своего величайшего могущества, находился на такой высоте славы. И, однако, моё сердце полно тревоги и тоски, — прошептал он, — потому что всё величественное здание империи построено на песке и мне не удастся придать твёрдость разрушенному фундаменту. Что такое человеческое величие? — продолжал он через несколько мгновений с жалобным вздохом. — От чего оно зависит? С непоколебимой настойчивостью, с непреклонной силой воли, неутомимо трудясь день и ночь, я воздвиг этот трон из хаоса революции; потоками крови, громами побед в Крыму и Италии я возвеличил Францию в ряду европейских держав, и теперь всё это держится только деревенеющими от старости мускульными фибрами, слабеющими нервами больного тела!

С пламенным взглядом поднял он глаза вверх и прошептал судорожно сжатыми губами:

— Ещё десять лет силы дай мне Ты, Незримое Существо, таинственно управляющее земным шаром и народами, которые выходят и падут на нём, ещё десять лет свободного желания и действия, и мой труд окончится, окрепнет и может быть передан в руки моего сына, а я спокойно сойду в ту безграничную область, которая мрачным горизонтом замыкает нашу жизнь.

Он замолчал; лёгкий трепет пробежал по всему его телу, губы сжались, болезненная бледность покрыла его лицо.

— У меня никогда не будет необходимого времени, — прошептал он, — мне придётся умереть раньше, чем я завершу своё дело, я чувствую это — болезнь всё глубже и глубже потрясает моё тело, я едва могу вынести суету царственных визитов, едва могу скрывать свои страдания от подозрительных взглядов света. А счастье, эта загадочная нить в человеческой жизни, бежит от больного! Точно холодная рука смерти касается всюду моих комбинаций, моих планов; точно мне суждено вечно пребывать в состоянии колебания, неуверенности, выйти из которого вдвойне тяжело страждущему организму. Я хотел составить коалицию из Франции, Австрии и Италии, чтобы иметь опору, когда настанет борьба с немецким могуществом, быть подкреплённым Россией, — и вот неожиданное и печальное событие поражает молодую эрцгерцогиню, которая должна была скрепить узы примирения между враждебными доселе державами. Судя по последним сведениям, я почти опасаюсь, что она не останется в живых, и вместе с этим девственным трупом сойдёт в могилу и великая политическая комбинация! Но ещё страшнее трагедия, разыгрывающаяся по ту сторону океана! — сказал он после нескольких минут глубокого раздумья, пробегая глазами лежавшие перед ним письма. — Геройское безумие Максимилиана, понятное моему сердцу и осуждаемое моим рассудком, будет иметь дурной конец. Вмешательство Соединённых Штатов слабо, не более как форма учтивости — старинные симпатии Северной Америки к Франции уже не существуют более. В Вашингтоне хорошо понимают, что эта несчастная экспедиция была, собственно, направлена против американской республики! Я почти не надеюсь, что бедная жертва своего рыцарского чувства сохранит жизнь. Хуарес холоден, жестоко расчётлив — он хочет показать ужасающий пример, может быть, он и прав, со своей точки зрения, — республиканская Америка пришлёт монархический Европе свой ответ, написанный кровью внука Карла V.