Правда, ко мне иногда заходит живущий за зоной расконвоированный мастер, бывший студент: я ему рассказываю о путешествиях, театрах. А он мне о своем учении, о семье (очень у них дружная), все же от этого легче.

Вчера наше пожарное депо — въехавшее в сарай рядом с моим древесным складом — жарило картошку. Я дал сала и лука — меня угостили. Вечер; дымок; щенок «Цыган» бросается на котенка — тот взлетает, как на дерево, — на плечо нашего высокого десятника — похожего на американского фермера. Это бывший раскулаченный, очень тоскующий о своем хозяйстве. У нас совсем новый тип — именно американского фермера — даже лицом похож.

Ты, вероятно, волнуешься из‐за моей цинги. Но у меня слабая форма. И я ее мало ощущаю.

Перечислю тебе, в чем жду от тебя помощи: 1) серый пиджак (изъеденный молью), если его нет, то ничего не высылай взамен, 2) кусок мыла, 3) немного денег. Ни из Таганской, ни из Уссури, ни зарплаты, несмотря на ряд заявлений, получить не могу. Деньги — рублей 6 — пришли в посылке. Единственный верный способ. 4) Консерв — овощных и фруктовых, 5) книг. Видишь, какой я стал проситель!

А меня контора опять перевела на общий котел, т. к. увеличила свой штат. Не знаю, удастся ли прорабу опять восстановить меня. Как печально, что уже 1½ г., как я в лагерях, — а не могу достигнуть сколько-нибудь прочного жизненного уровня. А доверенность так-таки и не выслали тебе, несмотря на обещания УРЧ! Все это очень грустно. С большой тревогой жду вестей из Ленинграда о Сережиных экзаменах.

Письмо вышло опять грустное, но уж очень серо и холодно кругом. Целую крепко.

Твой Коля.

27 августа 1939 г. <Лесозаводск>

Холодное утро. И ночи холодные. А днем жара еще держится. Но уже ненадолго. Узнал, что пришла почта, но есть ли письмо от тебя! Вчера уехали наши вольные студенты практиканты. Хоть с ними и очень мало общался, но все же приятно, что они были. И к людям, и к труду они относились хорошо.

Кончается август. Что-то с Сережиным вузом!

Мы покидали с тобой в эти дни Кавказ, Крым, Речково, Переделкино. Москву я встречал со смешанным чувством — и сожаление о конце — отпуска — и с ожиданием чего-то нового, интересного, ценного.

Теперь я уже не буду вспоминать. Воспоминания упрутся в роковую ночь на 6^ое сентября — тюрьмы, этапы, колонны. Только не вспоминать! А что дальше, что впереди?

Вчера повеяло чем-то хорошим. На собрании штаба обсуждали вопрос о досрочном освобождении одного из наших десятников. Говорят, что к 40^му году, в связи с концом строительства, отпустят многих — достойных. Это, конечно, меня не коснется, даже если и коснется взятых по изоляции, на это надежды мало. Ведь я так на тех работах, что мне поручают, могу мало проявить свои положительные стороны, и так и так резко сказываются мои недостатки: рассеянность, нерасторопность, болезненность и пр. (надо назвать и доверчивость).