Как я дорожил своим временем, всю свою жизнь. Какое время у меня было насыщенное. А теперь — даже нет радости, что день прошел — ближе к концу. Да разве конец виден? И пустое время — тягуче, и тяжко и его нести. Это ж всегда бывает. После твоего письма, писем детей, после какого-нибудь веяния природы, прочтения редкой хорошей страницы, услышанных человеческих слов, — время становится легче. Покойникам римляне говорили — «Sit tibi terra levis» — «Да будет легка тебе земля». А ты скажи мне — «Да будет легко тебе время, да будет легко нести его груз». Ну вот — а воспоминания — в них спасение — и я начал письмо воспоминаньями о Гаграх. Целую тебя, моя Сонюшка любимая, и еще раз.

Твой Коля.

Письмо от тебя от 6^го/VIII с воспоминаньем о 4^ом. В Москве летом хотелось пожить одиноко ради общения с большим городом, при досуге. Это чувство я очень любил, он становился каким-то новым, незнакомым.

И ты отмечаешь, что август был особенно наш.

Условия для моего здоровья здесь не хуже, вот только общий котел неприятно. Но это может еще измениться. Явления цинги спадают. Сердце только от жары — сдает. А так в порядке. Не грусти.

Бумагу в посылке как-нибудь изолируй: пачкается жирным.

Целую тебя, Сонюшка — моя любимушка — Твой Коля.

29 августа 1939 г. Лесозаводск

Дорогая, любимая Сонюшка, а меня все тянет и тянет беседовать с тобою. Пишу тебе часто, но письма, видимо, пропадают. Ты пишешь 6^го/VIII, что с 28^го/VII ничего не имеешь, т. ч. около 10 дней. За это время ты должна была получить 3 письма, в том числе одно предназначенное частично дяде Ивану.

Итак, ты узнала, что и отсюда отправляют на бухту Нагаева. Т. к. мне непосредственно эта опасность не грозит, я тебе не писал об этом, чтобы не создавать лишних волнений. Да, эта перспектива ужасна во всех отношениях — главное, отрыв от дома почти полный. О быте говорят разное. Но там больше интеллигентных людей. Я, в общем, не ставлю их морально выше тех, с кем живу здесь, но все же в быту с ними легче, меньше грубости и больше общих интересов. Во всяком случае, о такой возможности я думаю с ужасом и, конечно, отлично понимаю, что моя колонна не худшее зло. Ухудшать мою жизнь есть еще полная возможность. Написал я и тете Тане, т. к. ты писала, что она ждет от меня писем. Но с тех пор как она покинула город Пушкин, от нее ни звука, — где она, не случилось с ней чего худого. Мне вспоминается, как она, всегда здоровая, вдруг заболела тифом и чуть не умерла, и от этих мыслей невольно сжимается сердце и о тебе. Как хорошо, что ты так за лето поправилась! Только боюсь, что хождение по канцеляриям тебя опять совершенно расшатает.