Сэр Уильям качает головой, вновь вспоминая те печальные дни. У Эдварда сжимается грудь. Он частенько видел ту камею на платье Доры, но даже не догадывался, что эта брошь для нее значит.

– Как это ужасно.

– Да, – Гамильтон колеблется, потом все же продолжает: – Вчера вечером я заметил некоторую враждебность между вами и Дорой, – и Эдвард болезненно морщится, вновь охваченный чувством вины.

– Во время суаре она узнала, что я пишу доклад и упоминаю в нем о магазине и о незаконной торговле, которой занимается ее дядя. Я пытался заверить Дору, что не называю никаких имен, но она не пожелала слушать моих объяснений. Вчера утром я написал ей записку, но Дора даже не стала ее читать. И когда в следующий раз мы увиделись…

– Ясно, – губы сэра Уильяма кривятся в ироничной улыбке. – Но вы едва ли можете ее винить за проявленный гнев.

У Эдварда нет слов в свое оправдание, нет слов, которые могли бы прозвучать убедительно.

– Дайте ей время, – ободряюще говорит Гамильтон. – Правда всегда выйдет наружу. Так или иначе.

Эдвард осушает свой бокал и ставит его на рабочий стол сэра Уильяма со стуком, о чем тут же сожалеет. Он вымученно улыбается и просит дипломата продолжать.

– Вы сказали, что Иезекия не считал вас за глупца?

Гамильтон откашливается.

– Именно так. Я спросил у Иезекии, какие у него планы. Задал ему не слишком деликатные вопросы.

– Какие, к примеру?

Гамильтон разводит руками.

– Каким образом он спасся из-под завала? Почему на его одежде ни пятнышка? Почему его порез на щеке выглядит таким аккуратным? Его ответы всегда были неудовлетворительно туманными. Ясное дело, Иезекия понял, что я его подозреваю, хотя я ни разу не обвинил его напрямую. Впрочем, то, что он сказал мне напоследок, все прояснило.

– И что же?

Сэр Уильям проводит тыльной стороной ладони по щеке.

– Как вам известно, долгие годы я собирал коллекцию изумительных предметов искусства. Многие из них я продал покупателям в Европе. Однако существуют строгие законы, запрещающие вывозить древности из Неаполитанского королевства. Я полагал, что благодаря моим тесным отношениям с королем Неаполя он мог бы сделать для меня исключение. Но он отклонил мою просьбу. – Гамильтон фыркает. – Боюсь, мне все же удалось вывезти кое-какие артефакты. Я совершал свои сделки втайне, и, как Иезекия умудрился о них прознать, я не понимаю. Но полагаю, мошенник мошенника видит издалека, не так ли?

Эдвард с ужасом смотрит на дипломата.

– Вы занимались контрабандной торговлей?

Сэр Уильям пронзает Эдварда суровым взглядом.