Дора наблюдает, как мистер Эшмол внимательно изучает свой бокал.

– Когда вы поняли, что любите его?

Он издает смешок, но очень невеселый.

– А когда вы догадались? Когда увидели меня с лакеем?

– Вообще-то чуть раньше.

В ответ мистер Эшмол только качает головой, подносит к губам бокал, и, видя, как тот едва не выскальзывает из его пальцев, Дора понимает, что он начал пить задолго до того, как она пришла. Он отпивает ром и, ощутив жжение во рту, раздвигает губы, словно в улыбке, и шипит сквозь зубы.

– Я это понял, когда нашел его. Прождав его девять месяцев, может быть и десять, теперь уже и не помню сколько, и не получив от него ответа, я не мог это так оставить. Сначала моя упрямая гордость не позволяла мне действовать, чего я никогда себе не прощу. Если бы я отправился его искать после первого же неотвеченного письма… – Он снова качает головой. – В конце концов я поехал в Лондон, разыскал эту мастерскую. Но Эдварда там не оказалось. Я ничего не мог понять. Что, Эдвард взял расчет? Да нет, сэр, я этого не припомню. Тогда где же он? Да тут неподалеку. Что значит неподалеку? Как это понимать? – Мистер Эшмол делает еще глоток рома. – Этот Кэрроу просто водил меня за нос, и ему было наплевать, что своими уклончивыми заявлениями он только усиливал мои подозрения. Но поняв, что мне от него ничего не добиться, я просто ушел. Я снял жалкую комнатушку напротив переплетной мастерской, поселился там и стал наблюдать. Эдварда я ни разу не видел, но там был человек – Тобиас Фингл, как потом выяснилось, – который каждое утро отлучался из мастерской ровно на час. И вечно у него под глазами были синяки. Спустя неделю я остановил его на улице и потребовал рассказать, что у них там происходило. Три дня у меня ушло на то, чтобы вызвать его на откровенность. Помню, каким он был отощавшим. В конце концов только купленная мной еда и развязала ему язык.

Мистер Эшмол отпивает большой глоток. Когда он опускает стакан, в нем остается рома на два пальца.

– Так вот выясняется, что эта сволочь Кэрроу избивает всех парней, что работают под его началом, а Эдварду, самому маленькому из них, достается больше всех. Кэрроу всех их держал в черном теле, не платил им ни гроша и редко когда позволял спать, не говоря уж о том, чтобы поесть. В один год у него умерли трое мальчишек, так мне сказал Фингл. Ему самолично пришлось сбрасывать трупы в реку. Что же до Эдварда… Я никогда не узнаю, как ему удалось выживать все эти годы. Кэрроу неделями держал его в кладовой для дров в полной темноте.

Дора холодеет, вспоминая, что видела темный угол в переплетной мастерской в тот день, когда туда заходила. Она думает о множестве зажженных свечей в рабочей комнате Эдварда, о его нежелании спускаться в темный подвал в ту первую ночь, о его боязни темноты, – и она в ужасе смотрит на мистера Эшмола.