– А он у тобе аки новый.

– Заново наладил, – отвечал Ефрем, улыбаясь.

Вообще он был улыбчив и словоохотен. Спиридон слышал о пустынниках и однажды даже с отцом в лесу встретил одного такого старца, тот едва и слово молвил с ними. Темный бысть, колючий, аки зверь какой, барсук. Батя так-то и молвил после: «Барсук тыща лет!» А Ефрем был другим. Быстро говорил. Родинка на его щеке то и дело вздрагивала от улыбки.

– Для-ради кого? – снова прошал Хорт, узя серо-зеленые глаза.

– Да вдруг и пройдет калика перехожий, – отвечал Ефрем, показывая пальцами шагающего калику перехожего. – Да звери шастают. Белун на них и не лает уж, свыкся. А как человек возникнет, то и глас подаёть, то ему в диковину. И на волков лает, с ними не смирился.

Пес, будто вняв той речи, удовлетворенно зевнул.

Но и Хорт, и Мухояр так и не могли уразуметь вполне, ради чего этот Ефрем так труждается. А Спиридон что-то понимал немного. В Смядынском монастыре у иных были покаяния: Леонтий должен был три раза посреди ночи проснуться и прочесть молитву, за какой-то грех ему такой урок учинился, и он так попривык, что без побудки, сам просыпался. И его игра на колоколах бысть не токмо желанием да умением, но и тоже покаянием. Играть-то он любил, а вот подымать свои тяжелые телеса на колокольню – нет. У Феодора тоже было покаяние: чистить конюшню. Такоже и у других. «Ибо все грешны».

Выходит, вина некая была и на Ефреме. И он то и молвил в конце концов, дабы избавить Хорта с Мухояром от мучений неведения, мол, вина на мне есть, вот чтобы избыть ее, мост и налаживаю.

– И что же, – молвил на то Мухояр, глядя из-под верхних тяжелых век на быстрого смуглого Ефрема, – ежели все станут ладить мосты никуды из никуды? На ком вина-то?

Дед даже просмеялся от такой мысли. А Спиридон вдруг попомнил свой сон от яда пчелиного про высокий и длинный узкий мост с чертями и пугливо зыркнул на Ефрема: а ну как разгадает святой отец, какие мосты-то ему блазнятся?

На длинном лице Хорта тоже появилась улыбка, холодная, как обычно, вот будто прозрачная льдинка проплыла. И сквозь нее глянули серые глаза с зеленцою. Спиридону всегда не по себе деялось от той улыбки Хорта. А Ефрем Дымко в ответ тепло улыбался и отвечал, что мостов-то на Руси и не хватает, много речек, ручьев, мокрых мест… Иноземцы вон Русь называют Гардарикой, сиречь Страной Градов, а то будет Страна Мостов.

– И так-то оно и надобно учинить, – говорил Ефрем мечетно[331]. – И то будет земля истинно руськая, земля мостов и храмов. Такие-то мосты все соединят, брега и сердца человеков.