– Сердцу свет.

– Се-э-рдцу? – вопросил Мухояр. – Нешто оно зряче?

Ефрем охотно подтвердил, поглаживая ярую бороду:

– Вестимо, друже, зряче.

– Тогда крый глазы, а я што укажу, и ты реки, ну? – предложил Мухояр.

– Что зрит сердце, не всяк укажет. Ты не укажешь.

– А што оно зрит? – сурово прошал Хорт.

– Свет и зрит, ежели в тебе тот огнь возжегся, али тьму кромешную, – молвил Ефрем.

– Извет[338], – сказал Хорт.

– Ишшо, молвишь, и слышить да и баит? – прошал Мухояр, глядя с усмешкой.

– И то верно, – согласился Ефрем.

Мухояр ткнул пальцем в плечо сидевшего рядом и внимательно все слушавшего мальчика.

– Пошто ево-то сердце немко, яко и язык?

Ефрем повернул голову к Спиридону и рассмотрел его лицо, потемневшее от солнца.

– Сердце отрока глаголет вельми громко, – сказал он.

– Об чем же? – прошал Мухояр, хитро щурясь. – Ну-ка, услышь, откудова он, малый-то? И яко ево кликать?

– Аз не скоморох на торгу, – сказал Ефрем.

– Но речи твои потешные, – тяжело обронил Хорт, не спуская с него глаз.

– Кому что слышится, – отвечал Ефрем с улыбкой.

Дождь не прекращался. Выходить под него не хотелось никому. Ефрем просил их не спешить, дождаться ладной погоды, а то ведь в мокром лесу они враз промокнут. Дальше-то по реке лепше не идти, там будут завалы бобровые, мели. Хорт отвечал, что им-то надобно на самый исток Днепра. Ефрем советовал однодеревку оставить здесь, у моста. А далее шагать пешцем. Тропу на исток он укажет.