У мальчика пыхнуло в глазах, как он услыхал эту молитву Спиридону.

– А теперь иди, – сказал Ефрем.

И мальчик отступил было, посмотрел вверх на стволы елей и тут же обернулся к Ефрему. Мгновенье он колебался, сказать али не сказать? А вдруг Хорт с Мухояром проведают да к роднику не возьмут? Бросят его?.. Но ему жаль было этого пустынника, на вид тщедушного, но с сильными дублими дланями, и страшно было помыслить его навь, что задумали Мухояр с Хортом. И он попытался отчаянными жестами поведать о том, что нечаянно услыхал вчера прю меж Хортом и Мухояром: сразу ли известь мниха, яко он укажет тропу, али после, вернувшись, мол, вдруг еще чего молвит о путях здешних?

Ефрем глядел на то, как мальчик хватал себя за горло, пучил глаза, указывал на него, а потом на высокий берег, где в одрине еще почивали дед с волхвом… Перекрестил его и молвил:

– Ступай, отрок.

И Спиридон ушел, вернулся в одрину, тихонько скользнул мимо спящих и занял свое место у печи. Жмурил глаза, да разве заснешь? Он и с вечера не мог спать, все думал об услышанном, чуя на лице своем тот зелено-серый взгляд, коим полоснул его Хорт, как услышал, что он поблизости, и резко повернулся. Не мог Сычонок взять в толк, ради чего они вздумали потопить али порезать этого мниха? И сейчас еще об этом мыслил. И еще его дрожь пробирала, яко вспоминал про ту молитву Спиридонову. Яко мних догадал про то, что и он на самом деле Спиридон, а не Василёк, яко его кликали Мухояр с волхвом? Али не догадал?

В одрине было еще сумеречно. Но понемногу светлело. И он лежал, рассматривал бревенчатые оструганные стены. Солнце вставало выше, и в оконца, затянутые пузырями, лился свет. Тут Спиридон и разглядел иконы на стенах и крест. То были иконы необычные. Не красками написанные, а вырезанные из дерева, видно, из податливой липы. И на одной иконе была Богородица с младенцем. Такую же он видал в соборе на Мономаховой горе в Смоленске. Так же сурово поджатые губы у Богородицы, поднятая ладонь. То была Одигитрия, сиречь Путеводительница. А на другой иконе некий муж святой… Мальчик приглядывался – и по шапке узнал того же святого, что и в келье Леонтия. Шапка та была яко навершие желудя. Пастушья шапка! Се бысть грек с тем же именем, что и он, мальчик из Вержавска.

Там была и другая икона. Всадник на коне, поражающий копием змея.

А на столе лежала еще икона, но, как видно, не сотворенная до конца. Там же покоилась и большая книга с медной застежкой и крестом. В глиняных подсвечниках были толстые неровные свечи. Их грубо слепил Ефрем.