Но все же я хочу знать, покорила ли Лейстера эта рожица, после того как ему улыбалась я, Елизавета? Бэрлей прав: презрение более подобает мне, чем месть; тем не менее он должен умереть, дабы Мария не могла торжествовать. Если он виновен, я раздавлю его, как червяка, который подымается из праха и брызжет ядом, вместо того чтобы прятаться под землей. Я буду судить строго и неумолимо, чтобы все видели, что он оскорбил королеву, а не женщину.

А если он невиновен? Если Бэрлей ошибался?!

О, тогда я вознагражу его за то, что он избавил мое сердце от унижения; он узнает, что я достойна любви и могу дать блаженство, что я более горда, чем эта Стюарт. Тогда я вознагражу его за верность, даже если он потребует моей руки и сердца. Если ревность – мучительное чувство, то оно вдвойне мучительно, когда терзает втайне и не имеет права требовать открытого признания. Я хочу честным путем испытать счастье, которое так ошеломляет, что королева рискует своей честью, лишь бы иметь смену ощущений. Если я теперь протяну Лейстеру руку, то это будет уже не слабость с моей стороны, а сила воли, решение, основанное на испытании и оценке его личности.

II

Когда на следующее утро Бэрлей доложил Елизавете, что граф Лейстер возвратился раньше, чем гонцы разыскали его, она велела пригласить его в кабинет, причем по странной прихоти избрала себе костюм того же покроя, какой был у Стюарт на изображении миниатюры.

Граф Лейстер вошел и остановился у дверей пораженный и ослепленный. Королева Елизавета часто увлекала его и являлась предметом его тщеславных желаний, но в этом наряде она казалась женщиной, горящей желаньем, мрамором ожившим, благоухающим, прекрасным, полным жизни и желания.

– Что вы так смотрите на меня, милорд? – спросила королева в гордом сознании своей победы. – Вы хотите придумать какую-нибудь льстивую фразу, чтобы замаскировать ваше странное поведение? Я должна разыскивать вас; вы злоупотребляете моей благосклонностью, открывшей вам доступ во дворец. Мне кажется, что только необходимость заставляет вас бывать в Лондоне; быть может, вам было бы приятнее пребывать в Голируде?

– Ваше величество, если бы я мог быть уверен, что мое отсутствие в Лондоне будет замечено вами, если бы я знал, что меня желает видеть не королева, а Елизавета, тогда моя тоска сменилась бы надеждой, что вы, к вашей гордости, снизойдете до меня и произнесете слово, которое навеки приковало бы меня к вам неразрывными узами. Как вы хороши! О, не смотрите на меня так, если к бедному безумцу не питаете ничего, кроме презрения!