— Ярослав, знамо, сам повинен. Наслушался советов бояр своих, встань поднял супротив Киева, вот и получил. Дак ить жалко его. Молод, забубенная головушка. Ты бы, Фёдор, помог ему чем. Проведчик ить, может, что придумал бы.

В голосе Вячеслава звучала мольба.

Радко, помолчав некоторое время, сказал так:

— Матушке вашей, княгине Кунигунде-Ирине, обещал я вас охранять. Потому в просьбе твоей не откажу. Хоть, может, и головой рискнуть придётся. В Святополковой дружине многие меня знают, помнят, как я к Володарю ушёл. Хорониться надо будет мне крепко. Обещать ничего не могу, но попробовать надобно братца твоего выручить.

На том и порешили. Володарю Радко не сказал, куда и зачем едет, просто попросил отлучиться на некоторое время. Дескать, дела семейные следует уладить. Ещё подумал с грустью, что никаких семейных дел у него отныне нет и быть не может.

Облачившись в мужицкий стёганый вотол, нахлобучив на чело заячий треух, поздним осенним вечером выехал мечник Фёдор Радко в очередной свой путь. Впереди ждали его немалые опасности, но перед глазами, как наяву, стояла красавица-княгиня Ирина, он слышал сквозь бездну прошедших лет её журчащие ручейком слова: «Обереги моего сына!»

ГЛАВА 100

ГЛАВА 100

Служки на подворье ни за что не хотели пускать к митрополиту бедно одетого мужика в заячьем треухе. Помогла горсть серебра, которую незнакомец сунул в ладонь грузному отцу-эконому. Тучный грек тотчас расхмылился и велел ему следовать за собой.

Перед облачённым в рясу тонкого сукна, в клобуке с окрылиями седобородым митрополитом Николаем Радко пал ниц. Бросив на пол шапку, растянулся в земном поклоне.

— Какая просьба у тебя ко мне, чадо? — елейным голосом, перекрестив его, вопросил немало удивлённый митрополит.

— Ныне заключён в оковы и томится в порубе князь Берестейский Ярослав, сын покойного князя Ярополка. Молю тебя, отче, заступись за него перед великим князем и боярами стольнокиевскими! Глуп еси по младости Ярослав сей! Сам не ведал, что творил! Понудили его на лихое дело, на бунт супротив власти стрыевой советники лихие! Помоги, отче! Не дай погинуть душе юной в темнице сырой!

— Вот о чём просить ты пришёл! Верно, не из простых еси, сын? Почто ж одет тако? — стал, супя седые лохматые брови, вопрошать Фёдора Николай.

— От сумы, отче, не обережёшься. Помотала мя жизнь по градам и сёлам. Матушке Ярославлевой обещал аз оберегать сына её от бед и напастей. Да токмо, вышло, не уберёг. Вот и молю пото тя, отче! Помоги!

В словах Радко слышались отчаяние и боль. Митрополит заметно смягчился, жестом руки велел проведчику встать с колен и сесть на обитую бархатом лавку.