— Трудно будет исполнить просьбу твою, сыне, — промолвил он веско. — Но попробую. С епископами, с игуменами монастырей киевских совет держать буду. Обещаю тебе, не оставлю без вниманья мольбы твои. Ступай топерича!

Митрополит-грек, как и рассчитывал Радко, не откажется лишний раз показать своё влияние на князя и бояр и охотно примет его предложение. Покинув обнесённое каменной стеной митрополичье подворье, проведчик умело спрятался от посторонних взглядов в толпе на Бабьем Торжке, а затем, попетляв по кривым узеньким улочкам, поспешил укрыться в загородной слободе на дворе у одного знакомого гончара.

...Спустя несколько дней постучался к нему взволнованный Вячеслав.

— Выпустил стрый братана мово из поруба! — объявил он радостно. — Митрополит да игумены Георгиева и Ирининого монастырей явились на княж двор, умолили князя Святополка простить Ярослава. Клятву дал он в Вышгороде, у раки святых Бориса и Глеба, что не будет более супротив стрыя крамолу ковать. Ныне хочет тя братец мой видеть.

— Что ж. Повстречаемся, стало быть. Не сейчас токмо. Опасно тут, в Киеве, мне оставаться. Недругов разноличных немало.

— Да брось ты! — рассмеялся Вячеслав. — Чего, кого боишься?!

— Брату передай, не могу нынче с ним свидеться, — продолжал гнуть своё Фёдор. — Но обещаю, коли жив буду, непременно его навестить.

— Ну, как знашь, — младший Ярополчич передёрнул плечами.

Как только он покинул избу гончара, Радко стал собираться в обратную дорогу. Нечего было ему больше делать в стольном. Но едва вышел проведчик за ворота, едва взобрался на коня, налетели на него сразу четверо дюжих человек в добрых срядах[310], в каких обычно ходят ближние боярские слуги, повалили наземь, скрутили за спиной руки.

— Попался, переметчик! — прохрипел над ухом злобный голос боярина Коницара. — Под замок, в подпол его! Исчислены дни твои, вражина!

«Ну вот и всё! От ентих не вырваться! Пропадать моей головушке!» — пронеслось у Радко в голове.

Сильный удар плети ожёг ему щёку, заструилась кровь.

Боярские слуги с ругательствами оттащили Фёдора в хоромы Коницара и швырнули в подпол. Скрипнул тяжёлый засов. Окутал несчастного Радко мрак.

Сколько времени протомился он в подземелье, было неведомо. Мало-помалу глаза привыкли к темноте.

«Почто сразу не убили? Да ясно, почто. Хочет Коницар перед Святополком выслужиться, показать: вот, мол, кого споймал! Самого твово, княже великий, ворога лютого! Делай с ним, чё хошь! Святополк, верно, руки умоет, тогда те же холопы боярские меня и придушат».

На душе было тягостно. Казалось, не совершил он в жизни своей чего-то важного, большого, значительного, всуе тратил дни и годы. Теперь же оставалось лишь вздыхать и жалеть. И стараться не впадать в отчаяние.