У захода, где Петя с Аней встретили Порхонова, было все еще много народу.

— Петя, мне не разрешается быть на глазах у людей, — тихо сказала Аня, натягивая пониже на лоб свой крестьянский платок. — Уйдем куда-нибудь отсюда.

— Пойдем, — подхватил Петька, повеселев. Ему самому хотелось быть с нею только вдвоем. — Пойдем вон туда, на курган.

Они живо вскарабкались на обрыв и пошли по густой, уже влажной траве.

Аня, идя рядом с Петькой, все поглядывала на него, удивляясь, какой он стал высокий, стройный и возмужалый. Он совсем не таким был полтора года тому назад. Он был мальчиком, а теперь вон пробились усики.

Курган, выбранный Шумным, стоял над древнегреческими каменоломнями и был уже одет в вечернюю синюю мглу. С него была видна почти вся раскинувшаяся возвышенность Аджимушкайских каменоломен с их белесыми обрывами, длинными карьерами, утесами, бессчетными щебневыми валунами и грядами холмов, под которыми и находилась гигантская громада черного подземелья.

Аня с Петькой уселись на кургане.

Вечер был тихий. На темно-синем, почти черном бархате неба ярко мерцали крупные звезды. Некоторые из звезд, казалось, так близко висели над землей, что если бы подняться еще, то можно было бы достать их руками.

Воздух был мягкий и звучный. Темная степь, таинственно настораживаясь, медленно умолкала. А внизу, там, у каменоломен, еще суетился народ; доносился далекий говор и какая-то возня, — это еще копошились партизанские отряды, располагающиеся на отдых. Вдали полыхало несколько костров. Алый фантастический свет освещал известняковый зубчатый обрыв, похожий на застывший гребень морской волны. Внизу обрыва жуткой чернотой зияли рядом два огромных захода в подземелье, напоминая гроты прибрежных скал.

Шумный снял свою матросскую фуражку, бросил ее на траву, где лежала его винтовка, откинулся на локоть и так, полулежа, смотрел в небо. Аня любовалась Петькой. Какое-то новое, непреодолимое, скрытое и самой ей неизвестное чувство приносило ей страдание. Она не переставала думать о Петьке везде и всюду, где бы ни была, что бы ни делала. Теснила грудь тоска, но она еще не сознавала это зарождающееся чувство любви.

— Петя, — робко и чуть слышно произнесла она, — скажи, тебе тяжело было сегодня?

— Да не то что тяжело, а так — умаялся я…

— А страшно, Петя? Скажи, страшно тебе было?

— Без этого не бывает, — протянул Шумный.

— Ах, как бы мне побывать в бою! Я люблю быть там, где опасно. Да, ты знаешь, я не трусиха!

Петька взглянул на нее и замолчал. Ему не хотелось сейчас говорить об этом. Каким-то непреодолимым ужасом вставала перед ним сегодняшняя битва. Нервы были еще напряжены. Мгновениями еще мелькало в темноте черное скуластое лицо с оскаленными огромными зубами — того ингуша, которому он проткнул бок штыком; слышался нарастающий гул атакующих партизан, взрывы снарядов, стоны раненых…