Вот-вот должно было выйти английское издание «Подпольной России». Из Парижа извещали, что дело тоже налаживается. Книгой заинтересовались шведы...

«Ну, эти дни мне вообще очень везет: вчера я получил из «Вестника Европы» известие о том, что моя статья об итальянских поэтах пойдет в январской книжке. А статья преогромная, в 4 1/2 листа... Из Германии тоже предложение перевода с уплатой марок 600—700! Вообще, груды золота... мне и не снилось таких суммищ...»

Редко бывает, чтобы муза проявляла такую щедрость. Стало быть, за работу. Впереди книга об ужасной русской действительности, об истории тирании, о самодержавии. «Россия под властью царей». Возможно, только не «...под властью», а «...под игом»... Впрочем, название потом, сейчас работа, работа.

Небольшой стол завален томами истории, самыми разными журналами; день и ночь он сидит над ними, изучает, выписывает, анализирует; голова его полна фактами, цифрами, именами... Из всего этого огромного, насыщенного событиями материала медленно, упорно рождаются страницы, листы, выкристаллизовывается книга. Первым в ней будет очерк о Любатович — он уже почти готов, — затем о Степане Халтурине и ряд общих обзорных статей.

Франжоли необходимо было хирургическое вмешательство. Поскольку денег у него не было, заплатить врачу решил Кравчинский. Он съездил за хирургом, привез его и теперь, пока тот осматривал больного, всячески увещевал Женю, жену Андрея, не впадать в отчаяние — все, мол, обойдется.

Завадская плакала, ей самой необходимо было лечение — от анемии и нервного расстройства, и Сергей, чтобы хоть немного рассеять гнетущее ее чувство, рассказывал, как ему пришлось намучиться с Волховской, женой Феликса Волховского, пока не поставил ее на ноги. Он старался подробностями придать правдивость своему рассказу, говоря, что она была в совершенно безнадежном состоянии — не владела руками... Правда, климат Италии, Франции... Солнце, море... Вот поправится Андрей — и туда...

Его окликнул врач.

— Месье, поднимите, пожалуйста, больного.

Сергей протиснул руку под спину Андрея, немного приподнял его. Сквозь тонкую, пропитанную десятью потами рубашку почувствовал липкое, слабое тело. «Что от него осталось! Когда-то крепкий, полный силы, энергии... Ужасно!» Их взгляды — острый, проницательный Сергея и погасший, едва тлеющий Франжоли — встретились. Больной смотрел пристально, долго, будто хотел угадать мысль товарища, словно просил извинения за свою немощность, за все, чем отягощает его, Сергея, такого занятого. Кравчинский не выдержал взгляда, отвел глаза.