— Она стрелялась, мсье, — заплакала женщина.

— Она жива? Где она?

— В больнице... Жива.

— Это какая-то напасть, — сказала Фанни. — Страшная весна. Смерть следует за смертью...

— Оставь! — оборвал ее Сергей и обратился к женщине: — Пойдемте!

Быстрый в ходьбе, он мчался, ничего не замечая, ничего не слыша, кроме внутреннего протеста. Женщина пыталась рассказать ему, как все произошло, как она, вернувшись домой и случайно войдя в комнату квартирантки, застала ее в окровавленной постели, полуживой, однако Сергей не слушал:

— Потом, потом...

В кантональной больнице ему сказали, что мадам Бардина находится в удовлетворительном состоянии, что для ее спасения приняты все меры, однако никто не может поручиться: потеряно много — очень много, мсье — крови.

Около часа прождал Сергей в коридоре, но в палату никого не впускали, и он в крайне подавленном состоянии побрел домой.

— Мсье, — окликнул его женский голос, — она трижды стреляла в себя.

«Трижды стреляла...» Эти слова доходили до его сознания как эхо, как его далекий отзвук, касавшийся и не касавшийся его слуха, он слышал его и не слышал... «Трижды стреляла... Хотела изойти кровью... Я зашла случайно, мсье...»

Что это? Бред? Сон? Наваждение?

Было уже поздно. На соборе Сен-Пьер пробило одиннадцать или двенадцать — для него это сейчас не имело значения, единственным его желанием было уединиться, уйти от людей, чтобы не слышать ни сочувствий, ни нареканий на судьбу. Он брел изогнутой улочкой, поднимавшейся все выше и выше. Взошла луна, повисла над вершинами, заливая крутые склоны гор холодным голубоватым светом. Уже за городом, за последними, вдолбленными в скалы и поэтому малоприметными домиками, Сергей остановился, оглянулся: в мертвящем лунном свете слегка дрожало озеро, Женева то врезалась острыми шпилями соборов в небо, то проваливалась и зияла темной страшной пропастью или вдруг вздымалась и разливалась островками огней.

«Я торопилась сюда, надеялась...»

«Все мы куда-то летим, — хотелось сказать Сергею, — от чего-то к чему-то, ищем лучшего, а находим... Почему?! Почему благородные порывы наших душ обречены на погибель, на мучения? Неужели в них ничего нет живого, естественного, способного оплодотворить людские сердца, разжечь в них жажду к лучшему? Неужели... справедливый народный гнев будет увенчиваться виселицами, потоками крови, казематами Петропавловки, а тираны будут торжествовать? Ведь ежегодно тысячи идут в Сибирь, в эту гиблую страну, которая никогда не возвращает своих жертв, а поглощает их, как мрачная мифическая река Стикс».