– Офицеры! Выходи!

Мартин понуро сидел на земле, обхватив колени, и старался быть как можно незаметнее. И не он один: рядом были три или четыре человека, которых он мельком видел в прошлом, и среди них капитан из бригады Герреро. Капитан – у него было лицо крестьянина и глаза, похожие на лужицы грязной воды, – получил ранение в шею, обмотанную сейчас платком с кровяными сгустками, тоже успел сорвать знаки различия, перед тем как сдаться в плен.

– Офицеры! Выходи! – продолжали выкликать снаружи.

Зная судьбу тех, кто откликнулся на этот зов, никто не раскрывал рта. Все сидели, опустив головы, молча и неподвижно, и уповали лишь на возможность затеряться в толпе. Время от времени Мартин переглядывался с капитаном, благо и тот тоже его узнал.

– Выходи, мразь! Неужто у Вильи совсем мужиков не было?!

Чувство, которое испытывал сейчас Мартин, нельзя было назвать страхом. Не в полной мере. А может быть, и совсем никак. Он чувствовал лишь безмерную усталость – и не только физическое изнеможение. Ныло все тело – он каким-то чудом ничего себе не сломал, кубарем слетев с коня, – но не эта боль так угнетала его. Лицо, волосы, одежда – весь с ног до головы он был в засохшей грязи, и в висках стучало так, словно что-то чудовищное закупорило ему вены. Он опустил голову не потому, что боялся близкой – он знал – смерти. И это не имело ни малейшего отношения к исступленному желанию выжить. Он знал, что рано или поздно его опознают или выдаст кто-нибудь из пленных. И сидел безмолвно и неподвижно, потому что им овладела невероятная истома. Усталое безразличие – даже вскочить и преодолеть расстояние, отделявшее его от стены, казалось немыслимым усилием. Усталость была так велика, что он не смог бы даже встать перед расстрельной командой. Хотелось лишь откинуться на спину, уснуть, умереть, не прилагая никаких усилий.

Майор в армейском хаки, с усами, закрученными так, что подвитые кончики касались скул, прохаживался перед корралем, сунув большие пальцы за пояс, оттянутый маузером. Темные, горящие яростью глаза из-под козырька кепи с автомобильными очками-консервами на тулье впивались поочередно в лицо каждого пленного, проникая, казалось, прямо в душу. Время от времени по его знаку поднимали то одного, то другого и присоединяли к тем, кто, шеренгой стоя у стены, покорно ждал своей участи.

– Есть здесь офицеры? Попрятались, сволочи? – кричал он. – Допу́стите, чтоб мы свели в расход этих чумазых новобранцев? Мужчины вы или нет? Поднимитесь, вашу мать, объявитесь!

Он остановился перед коренастым человеком в куртке чарро, в крагах, облепленных илом.