– Да, сеньор Лукас.

Я пошел в А-класс. Там было пусто – Мария убиралась на финке. Я достал «магнум» из тайника, проверил барабан, сунул за пояс. Надел отглаженный Марией темный пиджак. Вместе с темными брюками и фуражкой он мог сойти за форменный.

«Линкольн», когда я вернулся к нему с ключами, так и сверкал. Я положил в бумажный пакет бутылку виски, отвертку, трубку, клейкую ленту и банку со смазкой. Хуан стоял рядом, грустно созерцая свою фуражку на моей голове.

– Сеньор Хемингуэй спит, – сказал я. – Не буди его, а когда он проснется, скажи, что я ненадолго взял машину.

– Да, сеньор Лукас, но…

Я выехал за ворота.

С распухшими руками и лицом я не очень-то походил на шофера и даже с приобретенным в море загаром не очень походил на кубинца. Я полагался на то, что Шлегель не обратит внимания на какого-то там шофера и не вспомнит, что мы с ним вместе ужинали на финке. Он из тех, кто на простых людишек даже не смотрит.

По деревенской улице, под шатром гигантского испанского лавра, я спустился на Центральное шоссе. Проехал мимо кафе «Эль Брильянте» с изображением большого бриллианта на стенке и покатил к Гаване.

Воспоминания о вчерашней драке с писателем донимали меня больше разбитых костяшек и раздутой губы. Кулачный бой – наилучший пример чистейшего, незамутненного идиотизма. Я спровоцировал Хемингуэя на это дело потому, что узнал выражение его лица, когда вошел и увидел, как он таращится в дуло «манлихера». Точно такое же лицо было у бывшего офицера НКВД Вальтера Кривицкого полтора года назад, в номере вашингтонского отеля «Беллвью».

«Еstamos copados, – любил говорить Хемингуэй. – Нас окружили». Думаю, ему нравилось, как это звучит по-испански. Именно это я сообщил Кривицкому 9 февраля 1941 года. Этот коротышка был крут, умен и уже четыре года бегал от убийц из собственной разведслужбы, от европейских и американских агентов абвера, от ВМР и ФБР. Но на одних крутизне и уме долго с такими врагами не протянешь.

И у Кривицкого, и у Хемингуэя глаза смотрели с той же усталостью загнанного в угол бойца. Estamos copados.

Под конец он обратился ко мне за помощью.

«Я могу помочь вам только в одном, – сказал я. – Устроить так, чтобы немцы не смогли вас допросить до того, как убьют».

«Но ФБР…»

«Вы уже рассказали им всё, что знали о Советах и немцах. Больше вы им не нужны. Да и никому не нужны».

Кривицкий тихо засмеялся, глядя на запачканные обои своего номера.

«Знаете, я ведь разжился пистолетом в Виргинии. А потом выкинул его из окна поезда».

Я достал из наплечной кобуры свой 38-й и протянул ему.