– Нет, – согласился я, хотя в общем-то понимал.

– Это как чертова субмарина. Если мы видим перископ, то знаем, что все остальное там, под водой: рубка, торпеды, машинное отделение с трубами и приборами, и немцы капусту лопают. Нам не надо видеть все это, чтоб знать, что оно там есть, – одного долбаного перископа хватает. То же самое с хорошим предложением или абзацем. Понял теперь?

– Нет.

Он опять вздохнул.

– В прошлом году, когда мы с Марти были в Чунцине, я познакомился с молодым флотским лейтенантом Биллом Ледерером. Пить в этой дыре нечего, кроме рисовой водки, куда дохлых змей и птиц добавляют, но ходили слухи, что этот Ледерер купил на каком-то аукционе два ящика виски. И ни одну бутылку не открыл, ублюдок тупой. Его собирались куда-то перевести, и он всё приберегал на отвальную. Я ему говорю: не пить виски, когда оно есть, все равно что не трахнуть красивую девчонку, когда есть возможность, а он ни в какую: берегу, мол, для особого случая. Тебе пока всё понятно?

– Угу. – Я продолжал смотреть на прибой.

– У меня слюнки на это виски текли. Я предлагал ему хорошие деньги, но он не хотел продавать. Под конец с горя брякнул: дам тебе за полдюжины бутылок всё, что захочешь. Он почесал маковку и говорит: «Ладно. Шесть бутылок в обмен на шесть уроков писательского мастерства». Так и договорились – после каждого урока он дает мне бутылку. И вот на последнем уроке я ему говорю: «Прежде чем о ком-то писать, Билл, надо стать цивилизованным человеком». «Как это – цивилизованным?» – спрашивает. «Для этого надо уметь две вещи: сочувствовать и держать удар. Никогда не смейся над теми, кому не везет, а если не повезло тебе самому, принимай удар и отскакивай». Я так и делал, Лукас, когда мы с тобой дрались. Понимаешь, к чему я все это говорю?

– Представления не имею.

– Ну и ладно – хотя тебе я, по правде сказать, дал больше подсказок насчет писательства, чем лейтенанту Ледереру. А последний мой совет ему был важнее всего.

– Какой это?

– Я сказал, чтобы он шел домой и отведал свой виски. – Хемингуэй усмехнулся, блеснув зубами при свете звезд. – Китаезы во все бутылки налили чай.

Мы помолчали. Наш брезент даже не шелохнулся, хотя ветер крепчал, но сухой тростник дребезжал, как кости в жестяной банке.

– Весь фокус в том, чтобы писать правдивее самой правды. Вот почему я пишу беллетристику, а не документальную прозу, – подытожил Хемингуэй и навел бинокль на темные океанские воды.

Но я на этом не успокоился.

– Книги живут дольше тебя, правильно? Дольше своего автора, в смысле.

Он опустил бинокль.