– Марти прислала мне каблограмму перед отплытием. Из Бастера на Сент-Китсе. Неграм надоели приключения, и они ее бросили. Каблограмма, конечно, прошла цензуру, но у меня такое впечатление, что Марти тоже немецкие подлодки выслеживает.

– И как, нашла что-нибудь?

– Ну, приключений на свою голову Марти всегда найдет. Теперь в Парамарибо вот собирается.

– В Парамарибо?

– Это в Голландской Гвиане. – Он вытер пот со лба. Я заметил, как распухло у него ухо, и мне стало неловко.

– Я знаю, где это. Зачем ей туда?

– Quién sabe?[52] Приключение в Мартином понимании – это поехать куда-то подальше, где творится что-то плохое, и долго ныть по этому поводу, а потом написать искрящийся юмором репортаж – если жива будет.

– Волнуешься за нее? – Я попытался представить, что чувствовал бы, если б моя жена оказалась в джунглях, где вода непригодна для питья, а я ничем бы не мог ей помочь. Каково это – быть ответственным за женщину, даже не за жену?

Хемингуэй пожал плечами.

– Марти вполне способна за себя постоять. Хочешь еще пива? – Он сковырнул ножом крышку с очередной бутылки.

– Нет. Хочу быть хотя бы относительно трезвым, когда подлодка придет.

– А зачем? – Он помолчал и попозже, когда уже стало темнеть, сказал: – Вулфер, наверно, говорил тебе кое-что про Марти. Не слишком доброе.

Я молча оглядывал в бинокль горизонт, где свет еще брезжил.

– Знаешь, он ревнует к ней, Вулфер.

Странные слова. Я опустил бинокль. Тростник шуршал на ветру.

– Ты не всему верь, что тебе Уинстон наговорил. Марти очень талантливая писательница, в том и проблема.

– В чем именно?

Хемингуэй тихо рыгнул и переложил автомат.

– Она талантлива, но я больше чем талантлив, в литературе по крайней мере. Нет ничего хуже, чем каждый день иметь дело с гением, до которого тебе далеко. Сущий ад. Я знаю – сам это испытал.

Он сказал это так, между прочим, и я понял, что он, во-первых, не хвастает, а во-вторых, это, скорей всего, правда.