Хемингуэй выбрал место примерно на треть ниже по западному склону. Высоких дюн здесь не было, зато имелись бесчисленные овражки, проеденные эрозией. Один из них, между мысом и заводью, где мы спрятали катер, он и наметил. Ложбинка, узкая и крутая со стороны океана, расширялась к юго-западу и краю тростникового поля. Здесь росли деревья и густые кусты. С наивысшей точки оврага были видны маяк, ведущая на вершину тропа, песчаный пляжик внизу и широкая полоса открытого моря. Можно скрытно пробраться к верхушке, чтобы осмотреть бухту и заводскую дорогу. Если заметим на дороге или на рельсах какое-то движение, отступим к катеру либо вниз по оврагу, либо через тростниковое поле.

Было жарко. Мы натянули над нашей траншеей два брезентовых полотнища, закрепили их за корни и камни так, чтобы не трепыхались даже при сильном ветре, накидали сверху земли и веток. За тридцать шагов наше укрытие было практически невидимо даже днем – если кто-то пойдет мимо ночью, и подавно ничего не заметит.

Москиты кусались чертовски больно. Хемингуэй побрызгал вокруг нашей норы «Флитом» и дал мне флакон с репеллентом. «Браунинг» остался на катере – в случае отступления с ним было бы неудобно бежать, – но Хемингуэй настоял, чтобы мы его развернули и вдели в него ленту с патронами. Готовился, видно, отстреливаться, если мы все-таки окажемся в западне.

Помимо брезента, автоматов, гранат, биноклей, разбрызгивателя, ножей, сомбреро, аптечки и пистолетов в кобурах мы захватили еще маленькую холодильную сумку с пивом и сэндвичами. Мне – с говядиной, Хемингуэю – с яичницей и сырым луком. Я усмехался, представляя себе, что сказал бы директор Гувер, узнав, что его спецагент пьет пиво в засаде. Потом вспомнил, что, скорей всего, больше не работаю у мистера Гувера, и мне стало уже не так весело.

Весь этот длинный день и ранний вечер мы лежали в овраге, по очереди смотрели в бинокли на океан и старались не расчесывать укусы москитов. Иногда бегали поодиночке наверх – посмотреть на бухту, Двенадцать Апостолов, завод и дорогу, но большей частью просто лежали.

Сначала мы перешептывались, но скоро поняли, что благодаря прибою и ветру, колышущему тростник, можно говорить и нормально.

Когда солнце село за тростниковые поля и скалистый мыс Брава на западе, а прибой стал звучать еще громче, мне стало казаться, что мы сидим здесь уже неделю. Мы пытались поочередно дремать днем, чтобы не заснуть ночью, но вряд ли Хемингуэй поспал хотя бы десять минут. Он был бодр, совсем как будто не нервничал, и юмор ему не изменял.