Рука Хемингуэя в это время одолевала два бесконечных дюйма вдоль пистолета, и боёк раздробил ему верхнюю фалангу мизинца.

Дельгадо выкинул оторванный сустав и отвел пистолет. Оба чуть не упали, но удержались. Их снова шатнуло к трапу в шести футах от меня – я не мог достать Дельгадо ногами. Еще немного, и ноги совсем отказали мне – сила ушла из них вместе с кровью.

Дельгадо, освобождая ударник для нового выстрела, нечаянно обратил дуло к себе. Хемингуэй, тут же воспользовавшись этим, перехватил ствол левой рукой. Дельгадо попытался сделать то же самое, но места уже не осталось. Мне вспомнились мальчишки, перехватывающие бейсбольную биту, выбирая, в какой команде играть.

Дельгадо поневоле пришлось схватиться за сжимающую ствол руку противника. Его правый указательный палец все так же лежал на спуске, правый указательный Хемингуэя заклинивал спуск сверху.

Хемингуэй оскалился, жилы на его окровавленной шее напряглись. Дуло неумолимо двигалось к подбородку Дельгадо.

Дельгадо мгновенно запрокинул голову, но перекладина трапа не позволяла ей откинуться дальше. Роли поменялись: теперь уже Хемингуэй погружал ствол в мягкие ткани под его подбородком.

Рот Дельгадо открылся в безмолвном крике. Так кричит десантник, прыгая с самолета навстречу ветру и тьме.

Хемингуэй надавил его пальцем на спуск.

Черные пятна, давно плясавшие у меня перед глазами, слились в сплошной мрак. Когда я снова прозрел, Хемингуэй стоял, покачиваясь, над обмякшим у трапа телом Дельгадо. Из-за раны, рассекающей его скальп, казалось, что пулю в голову получил не Дельгадо, а он. Выходного отверстия в черепе убитого не было. Судя по обильному кровотечению из глаз, носа и ушей, пуля 22-го калибра вошла через мягкое нёбо в мозг.

Мне не забыть, какими глазами Хемингуэй посмотрел на меня. Ни торжества, ни сожаления, ни шока, ни жестокости – просто бесстрастный взгляд мудрого наблюдателя. Он всё это записывал: не только образы, но и запахи, мягкое покачивание «Пилар», легкий бриз, крики чаек у входа в бухту, даже собственную боль и собственную реакцию. Особенно собственную реакцию.

Он сфокусировал взгляд на мне, подошел. Пятна перед глазами снова слились. Я скользил куда-то, словно наручники больше не держали меня, скользил во тьму, прочь от боли, прочь от всего этого, к долгожданному отдыху.

Пощечины снова привели меня в чувство.

– Не смей помирать, Лукас, – приказывал тенор Хемингуэя. – Не вздумай, сынок.

Я постарался выполнить его указание.

30

30

Жизнь мне, скорей всего, спасли братья Эррера. Роберто, хоть и не владел медициной в объеме старшего брата, знал достаточно, чтобы довезти меня до Кохимара живым, а там нас уже ждал доктор Хосе Луис Эррера Сотолонго со своим другом-хирургом. И без Эрнеста Хемингуэя я тоже вряд ли бы выжил.