– Ты отыскал этих родственников? – это прозвучало даже не как вопрос, а скорее как утверждение.

– Конечно! – кивнул чиновник особых поручений. – Это ее старшая сестра Лобанская Мария Дмитриевна, проживает, кстати, в той же квартире, в которой до смерти жила Серафима Дмитриевна, в доме Афанасьева. Но дом называют афанасьевским по привычке, так-то он принадлежит Лобанской Марии, а до этого принадлежал Серафиме, после смерти которой перешел по наследству старшей сестре…

– Вот как? – Начальник сыскной удивленно мотнул головой. – Значит, как я понимаю, Лобанская Серафима была не просто содержанкой Протасова, а была домовладелицей… А как она заполучила дом?

– Как ни странно, это наследство, Афанасьев, старый владелец, был ее родным дядей по матери.

– Странно, что дом он оставил не старшей сестре, а младшей, – проговорил Фома Фомич, – ну да ладно, это их дела, а теперь скажи мне, как, собственно, умерла Лобанская Серафима Дмитриевна?

– Она отравилась!

– Да? – Полковник заерзал на стуле. – Это интересно, очень интересно. То есть – самоубийство?

– Да как сказать…

– Сестра?

– Едва ли, – отрицательно повел головой Кочкин, – она приехала уже после смерти Серафимы, как мне стало известно, даже на похоронах не была.

– А что говорят в части?

– Да что они говорят, морды пучеглазые, десять лет прошло, там уже все поменялись. Остался, правда, с тех времен околоточный надзиратель, да и тот, душа сивушная, ничего не помнит. Говорит только, что якобы отравилась она вином, и вино это было, опять же по его словам, недешевым, он даже название запомнил – кларет…

– Кларет? – Глаза фон Шпинне сузились. – Да, действительно, дорогое, а в наших краях так и вовсе редкое… А Серафима Лобанская была, оказывается, ценительницей вин. Но довольно странный способ наложить на себя руки, взять дорогое вино, подсыпать в него яд, а потом выпить… Что еще рассказал околоточный надзиратель?

– Да что еще, – Кочкин тяжело вздохнул, – говорит, ничего не помню, все забыл, а вот что касаемо выпивки, тут у него память отменная. До сих пор, говорит, перед глазами стоят бутылки с кларетом и лафитные стаканы… Один полный, ну прямо до краев, чуть стол толкни и расплескается, а другой, из которого Лобанская пила, пустой, только на донышке чуток розовеет.

– Ну вот, никакое это не самоубийство, отравили Лобанскую, тут все яснее ясного, если, конечно, околоточный не врет… – сказал, блестя глазами, Фома Фомич.

– Да ему врать зачем, в чем прок?

– И то верно! – согласно кивнул фон Шпинне. – Мне другое интересно, если все было так очевидно, почему не проводилось следствие, почему об этом убийстве нет нигде никаких упоминаний, странно, очень странно… Хотя, если предположить, что Лобанскую, только предположить, отравила Протасова Арина Игнатьевна, как любовницу своего мужа, то все более или менее проясняется. Савва Афиногенович узнал про это и, во избежание скандала, скупил всех и вся на корню, кошелек-то у него толстый… – начальник сыскной замолчал, потирая кончик носа, смотрел в пустоту, потом встрепенулся перевел взгляд на Кочкина: – Я знаешь что сейчас вспомнил?