– Он приведет ее чуть позже. Как я уже говорила, Мия получит свою часть наследства, поэтому ты тоже имеешь право присутствовать при принятии решения.

– Сомневаюсь, что Рудольфо это понравится, – предостерег Бакстер, чувствуя, как тепло от камина согревает руки и спину.

– Его чувства меня сейчас заботят меньше всего.

Альма подняла руки и зловеще ухмыльнулась.

– Нравится тебе или нет, отныне ты член семьи. Даже лошади тебя признали.

Под натиском двух женщин ему пришлось сдаться.

– Хорошо, буду рядом и помогу, чем смогу.

Через несколько минут Бакстер вернулся из кухни с двумя чашками кофе в руках – для себя и для Альмы – и сел у камина на стул справа от Альмы. Эстер расположилась на диване под портретом дона Хорхе, чьи глаза казались поразительно живыми, как у Моны Лизы. В оранжевом свете торшера Эстер выглядела особенно измученной. На ее лице проступила усталость, кожа вокруг глаз приобрела голубоватый оттенок, как у стариков, а на щеках посерела. Бакстер был рад, что сейчас находится рядом. Вряд ли он может чем-то помочь, но дополнительная поддержка, пусть даже моральная, никому не помешает.

На деревянном столике лежали подставки под горячие напитки в виде испанского флага и две толстые книги с репродукциями картин Гойи и Дали. Бакстер взял из стопки две подставки.

– Эстер, может быть, принести чего-нибудь?

Она помотала головой и посмотрела вглубь ведущего к входной двери коридора. Очевидно, единственным желанием Эстер было поскорее покончить с предстоящим разговором. Бакстер не мог сказать, что проникся к ней и ее бедам глубочайшим сочувствием, но все же… Даже если по Рудольфо плачет тюрьма, он всегда будет ее ребенком, за которого болит сердце. Эстер любила сына, и ничто в мире этого не изменит. Бакстер даже завидовал. От своих родителей такой всепрощающей любви он не дождался.

– Ты уже знаешь, что скажешь ему? – поинтересовалась Альма.

Эстер сжалась.

– Как минимум я хочу услышать от него объяснения. – Бакстер впервые заметил, что у нее на груди шрам от операции. Должно быть, раньше она умело прятала его под шарфами и одеждой с правильной формой горловины.

– Объяснения? – возмутилась Альма. – Какие объяснения ты надеешься услышать?

– Yo no sé. – Не знаю.

Одетый в обтягивающие джинсы, отглаженную голубую рубашку, розовое кашне и серый спортивный пиджак, Рудольфо почувствовал неладное, как только вошел. Эстер попросила его присесть. Не меняя выражения вечно мрачного лица, он ответил, что сначала нальет себе кофе. Бакстер встал и подбросил полено в огонь.

Взяв чашку, Рудольфо сел рядом с матерью на диван. Символичный получился треугольник: сын, мать и глава семейства, строго взирающий на них сверху в ожидании, что будет дальше.