– Мне ничего не кажется, и я знаю…

– И я отнюдь не бесчувственный, мне просто никого не хотелось бы вводить в заблуждение.

– Да я ничего такого и не думаю, – сказала она и подумала: наверное, точно так же, как я сейчас, чувствуют себя его студенты, когда в мрачном молчании ожидают, какие же оценки он наконец им выставит.

– А Совет сможет несколько ускорить этот процесс? – спросил Виктор. Потом сорвал маргаритку и, прищурившись, стал ее разглядывать.

В душе Клары неожиданно вспыхнула надежда. Неужели он все-таки серьезно отнесся к ее предложению?

– Я думаю, да. Официальные документы, правда, будут оформлены не сразу – будет считаться, что Алекс просто время от времени бывает у вас в гостях, – но много времени оформление не займет, если вы с Элайзой сразу выразите согласие.

– Но, Клара, ведь если узнает его отец, он станет выслеживать мальчика и доберется до нас, или я не прав?

– Вы правы, потому-то мы и хотим для начала скрыть, куда именно переехал Алекс. Ведь этот тип, его отец, вряд ли… В общем, мне кажется, у него нет ни денег, ни желания, чтобы действовать как-то уж очень активно.

Совсем недалеко от них на реке, тихой и ласковой, одуревшие от зубрежки студенты плавали на плоскодонке, отталкиваясь шестом. Это было очень красиво и абсолютно лишено привязки к конкретной эпохе. Это могло бы происходить и в 1849 году, и 2000-м, думала Клара. Вряд ли подобный способ передвижения можно было счесть достаточно быстрым, но порой эстетика куда важнее скорости. И выбор долгого кружного пути тоже иногда оказывается самым эффективным.

– А вы подумали, как защищаться, если отец действительно явится к нам за Алексом?

– Примерно – но в этом вам придется на нас положиться. И вообще, чем меньше людей будут знать об этом, тем лучше.

И тут Клара снова вспомнила об Айворе. Айвора ведь тоже придется исключить из числа осведомленных; и дети тоже ничего знать не должны – ведь они могут случайно проговориться учителю или друзьям. В общем, как бы неловко Клара ни чувствовала себя перед своими воспитанниками, лучше все же постараться сохранить тайну.

– Во время войны, – сказал Виктор, – мне пришлось вытаскивать из оккупированной Франции одного из наших, летчика, который там скрывался. И там же скрывался один еврейский мальчик – он был болен, очень болен, но им так и не удалось раздобыть для него никаких лекарств, у них и еды-то было маловато. Однако мы получили строжайший приказ: спасать только нашего летчика. «Не создавайте лишних неприятностей, – сказали мне. Конечно же, я этот приказ проигнорировал. Мне очень хотелось забрать оттуда и мальчика, но наш летчик был тяжело ранен и не мог идти, а нести обоих мне было не под силу, да и сам мальчик уходить не хотел. Вот так все и получилось. Я так и не знаю, выжил ли тот мальчик. Мне очень хотелось бы думать, что выжил, но в глубине души я понимаю: вряд ли ему это удалось… – Рассказывая об этом, Виктор так низко опустил голову, что почти касался ею колен. – А я тогда не сумел ему помочь. И всегда буду жалеть об этом.