Нелла вспоминает Лисбет, заламывающую цену за молчание.

– Это же Амстердам…

– …где маятник качается от Бога к мамоне. Франс утверждает, что желает спасти мою душу, но где-то в глубине собственной души он злится, что я не продал его сахар. Называя меня содомитом, он в какой-то мере сражается за сахарные головы.

– Это единственная причина, Йоханнес, – месть?

Он сумрачно смотрит на нее; Нелла ждет. Вот сейчас, сейчас он скажет об отказе Марин выходить замуж. Однако Йоханнес хранит верность до конца.

– Сахар значил для него очень много. А я вел себя недостаточно трепетно.

– Почему ты так поступил? Из-за Джека?

– Нет. Алчность Франса и Агнес видна с первого взгляда, и я испытывал отвращение.

– Ты же купец, а не философ.

– Чтобы вести торговые дела, вовсе не требуется алчность, Нелла. Я мало набрасываю для себя.

– Чтобы хватало на картофель?

Он улыбается.

– Именно. И ты права, я не философ. Я просто человек, которому посчастливилось совершить плавание в Суринам.

– Ты сказал: сахар был хорош.

Йоханнес мрачно оглядывает камеру.

– Угу. И какая награда? Секрет торговли не в том, чтобы много получать, а в готовности в любой момент понести потери.

Перспектива самой главной потери встает во весь рост.

– Я неправильно оценил ситуацию, – говорит он. – Старые язвы. Впрочем, теперь неважно, ничего уже не поделать. Сначала меня залила слезами Корнелия, теперь вот ты начинаешь. Могла бы принести рубашку. Кошмарная жена, – ворчит он и сжимает ее руку. – Скажи Марин, чтобы не приходила. Незачем ей видеть, во что я превратился.

Нелла глотает соленые слезы.

– Йоханнес, почему Джек тебя предал?