Она отвечает:
– Пусть будет угол. Гроб я хотела бы из самого лучшего вяза.
Пелликорн снова берет ручку и раскрывает книгу.
– Я прослежу. Тогда отпевание и похороны во вторник?
– Отлично.
– Хоронить лучше поздно вечером. Смрад, который поднимается, стоит вскрыть пол, сбивает прихожан с молитв.
– Понимаю.
– Сколько людей придет ее проводить?
– Немного, – отвечает Нелла. – Она вела жизнь затворницы.
Эти слова – почти вызов. Возразит ли он? Вспомнит ли про книжные лавки, которые покойная часто посещала, людей, с которыми общалась, чернокожего, в сопровождении которого ходила по городу?
Пелликорн просто поджимает губы. Затворничество – дурное слово; оно означает нежелание быть «добрым гражданином». Пристальное внимание соседей, когда все следят за всеми, – вот чем гордится этот город. Будь как все; не обособляйся от общества, не прячься от любопытных глаз.
– Церемония будет короткой. – Пастор вкладывает мешочек с гульденами между страницами книги.
– Мы не любим пышности.
– Совершенно справедливо. Что высечь на могильной плите – кроме имени и дат?
Нелла прикрывает глаза. Марин в длинном черном платье; идеальные манжеты, идеальный чепчик. Сколько страстей скрывал безупречный фасад? Публичный отказ от сладостей – и втихомолку поедаемые засахаренные орешки. Она прятала любовные записки и отмечала на картах страны, в которых никогда не была. Пренебрежительно отзывалась о кукольном доме и спала с фигуркой Отто под подушкой. Не желала вступать в брак и знала, какое имя даст дочери.
На плечи давит груз бессмысленной смерти. Так много вопросов осталось без ответа. Франс, Йоханнес, Отто – можно ли сказать, что они понимали Марин лучше, чем сама Нелла?
– Так что? – нетерпеливо спрашивает Пелликорн.
Нелла прокашливается.
– Все может измениться, – говорит она. –