Она выходит, и Ирена жестом зовёт меня за собой. Когда мы подходим к Хелене, она опускается на корточки рядом с ней, а девочка поднимает глаза от книги и улыбается.

– Хелена, это мамина двоюродная сестра, – говорит Ирена с игривой улыбкой. Наша любимая легенда. – Ты можешь называть её тётей Марией.

Хелена смотрит на меня, и её взгляд падает на татуировку – рукава рубашки в цветочек доходят лишь до локтя. Прежде чем я успеваю что-то объяснить, она тянет Ирену за руку.

– Что ты делаешь, глупышка? – смеётся Ирена, когда Хелена задирает ей рукав.

– А где номер?

– Какой номер?

– Ну этот номер, мама! Как у тёти Марии.

Улыбка Ирены исчезает, а щёки вспыхивают. Она хватает дочь за руку, чтобы остановить:

– Прекрати.

Поражённая резкостью в голосе матери, Хелена замирает, не понимая, что она сделала не так.

– У твоей мамы нет номера, Хелена, не хочешь посмотреть мой?

Девочка бросает опасливый взгляд на Ирену, но та кивает в знак согласия. Вновь обретя уверенность, Хелена подходит ко мне и изучает татуировку.

– Зачем ты нарисовала это на себе?

– Это не я, а кое-кто другой. Смотри, она не стирается. – Я провожу пальцем по цифрам в подтверждение собственных слов.

Широко раскрыв глаза, Хелена проводит пухлым пальцем по отметкам, убеждаясь в моих словах, а затем ставит палец на каждую цифру и называет её вслух.

– Один. Шесть. Шесть. Семь. Один. Один-шесть-шесть-семь-один. – Она снова оценивающе смотрит на цифры, и её торжествующая улыбка гаснет. – Мама говорит рисовать на бумаге.

– Правильно. Ведь если бы ты рисовала на себе, это могло бы и не смыться, как у меня, верно?

Хелена серьёзно кивает, затем подбегает к Ирене, она заключает её в объятия и целует в щёку. Посмотрев на меня поверх головы девочки, она одаривает меня лёгкой, благодарной улыбкой, а я провожу большим пальцем по татуировке. Когда Хелена назвала цифры вслух, я ожидала, что у меня снова заболит голова, но этого не произошло.

Кто-то стучит в дверь. Нахмурив брови, Ирена жестом просит Франца посмотреть, кто пришёл, он подчиняется – и в коридоре появляется Исаак.

Я с трудом узнаю его лицо – как и все мы, он ещё не до конца оправился, но уже заметна огромная разница по сравнению с тем, что было четыре месяца назад. Его кожа, огрубевшая от многолетнего труда, лучится вновь обретённым теплом, волосы – тёмные и блестящие, он отрастил густую окладистую бороду, а там, где когда-то были лишь кожа да кости, появились мышцы. В его глазах всё ещё отражается странная темнота, но когда Ханья со вздохом обвивает его руками, жёсткость смягчается.