Он оглядывается через плечо, и я, проследив за его взглядом, обнаруживаю нашу семью, стоящую в нескольких метрах. Когда мы поворачиваемся к ним, Яков и Адам, разговаривающие на идиш, замолкают. Исаак и мой сын Макс, нахмурив брови, осматриваются по сторонам, в то время как моя дочь Марта перестаёт расхаживать взад-вперёд и поворачивается к нам. Хелена стоит между Мартой и Францем, она делает шаг в нашу сторону.

– Мы осмотримся сами, если хотите, тётя Мария, но мы… – Хелена смолкает, но в глазах у неё столько же вопросов, сколько и у остальных детей.

Они не знают, почему тётя Ханья так долго пыталась бросить курить или почему тётя Ирена всегда носит на шее золотой крестик. Почему дядя Исаак иногда сидит один и еле слышно шепчет, что это мог быть любой из нас. Почему дядя Франц настаивает на том, чтобы еда никогда не пропадала зря, ведь все они были ходячими скелетами, каждый из них. Почему дядя Матеуш носит в бумажнике выцветший клочок бумаги. Почему тётю Марию мучают головные боли и иногда она просыпается посреди ночи, давясь воплем «Да, герр лагерфюрер…».

Наши дети знают так мало, но им хочется знать так много.

Матеуш целует меня в щёку и присоединяется к остальным. Когда я снова смотрю на ворота, боль пронизывает мою голову и я чувствую, что могу утратить контроль. Это бремя слишком ужасно, чтобы о нём говорить, но в то же время его необходимо предать огласке. История – это гроссмейстер, и только наблюдая за её игрой, ученик может совершенствоваться.

Я жду, чтобы приступ боли прошёл, а затем перевожу взгляд с Ирены на Ханью.

– Вы останетесь со мной?

Ханья переплетает наши пальцы.

– Мы когда-нибудь покидали тебя, шиксе?

Много лет назад я в одиночку столкнулась лицом к лицу со своим прошлым. Сегодня я встречусь с прошлым вместе с теми, кто помог мне пройти через это. Мы с Иреной и Ханьей идём через ворота, и наша семья следует за нами.

Мы идём медленно, по пути рассказывая о пережитом. Когда мы поворачиваем направо, к плацу, в моём сознании мелькают бесчисленные шахматные партии и мёртвое тело Фрича, но теперь видения не мучают меня. Когда я иду по каменистой, неровной дороге мимо знакомых зданий из красного кирпича, ноги сами ведут меня к нужному месту.

Внутри блока № 11 мы спускаемся по лестнице в камеру № 18. Моя семья слышала много историй об отце Кольбе, но ни одна из них не рассказывала о том, как я навещала его в этой камере. Поначалу произносить слова трудно; но затем они приходят сами, слетая с моих губ, как бусины чёток, скользящие между пальцев. Когда я заканчиваю, все ждут меня снаружи, а я задерживаюсь в камере, держа чётки отца Кольбе, слушая его молитвы и гимны, которые принесли свет и утешение в это место тьмы и отчаяния. Я лезу в сумочку и достаю свои детские чётки, которые Ирена нашла в квартире моей семьи. Я просовываю их за решётку. Отец Кольбе отдал мне свои, так что будет справедливо, если я отплачу ему тем же.