В этот миг сердце превращается в клубок ниток, каждая из которых больно рвется одна за другой.
– Знаете, я хотела попросить вас… – Только не плакать.
Мама немного медлит, но все же кивает, а я мысленно выдыхаю. Она встает и выходит из кухни, возвращаясь с квадратным отрывным листом, где написан заветный номер. Я кладу его в нагрудный карман, ближе к сердцу. Мама снова устраивается рядом.
В проходе появляется мрачный, словно призрак старого замка, Бэрлоу. Глаза красные. Он все же всплакнул? Кто бы мог подумать! Писатель-циник плакал, сидя у кровати умирающей девочки, – событие достойное первых полос газет.
Он проходит на кухню и опирается ладонями на спинку стула. В тишине мы обе выжидающе смотрим на него.
– У вашей девочки острый и живой ум. Вам есть чем гордиться.
Мама молчит, я опускаю взгляд. Пусть все в этом мире вверх дном, но Энн – та же девочка с умным лицом и проникновенными глазами, которые скоро навсегда закроются. Из-за меня.
– Мистер Бэрлоу, может, присядете? – предлагает мама. – Отрежу вам пирога.
– Нет уж. – Он хлопает себя по карманам, пытается что-то в них найти, но не преуспевает. – На сегодня с меня хватит благотворительности.
Не прощаясь, он покидает комнату.
– Извините. Он немного не в себе после смерти жены.
Немного не в себе последние пять лет. Или всю жизнь. Хотя чего уж там, я бы тоже спятила, если бы написала столько книг.
– Думаю, вам лучше поговорить с ним, чтобы он не сделал ничего дурного, – отвечает она и печально добавляет: – Жаль, что так вышло. Наверное, не нужно было ему приходить…
– Не принимайте это на свой счет. Он сам по себе довольно мрачен и уныл – жестокая плата за интеллектуальную одаренность.
Я прощаюсь с ней, вскакиваю и следую за Бэрлоу. Нахожу его на крыльце. Он стоит, не шевелясь, и как-то зло смотрит вдаль, словно пытается испепелить все взором. Руки спрятаны в карманы.
– Вы хорошо поговорили? – интересуюсь я.
Он поджимает губы.
– Энн передаст моей жене все, что я просил, как и обещала… И я встретился с ней, как и обещал. А ты ушла, оставив меня наедине с умирающим ребенком, хотя обещала не делать этого. Но к чему обиды, верно? Ты ведь слишком богата и знаменита, чтобы держать слово.
– Простите, если бы я осталась, было бы хуже.