— Гурьевы! — закричал один из казаков, помогавших несчастному. — Людишки Гурьевы объявились!

Чем ближе придвигалась жуткая группа к средине площади, тем яснее видел Невельской, что рана на лбу страдальца была не просто раной — кто-то намеренно вырезал на живом человеке большую неровную букву «Г».

— Это клеймо у них такое, — сбивчиво объяснял командиру «Байкала» давешний чиновник на пути к дому Машина. — Кого не зарезали, тех клеймят.

— Зачем?

— Не могу знать, господин капитан-лейтенант. Много что разве догадку имею.

— Ну так поделитесь.

— Мне кажется, Геннадий Иванович, они мстят.

От удивления Невельской даже остановился.

— Мстят? Это за что же?

— Они ведь все каторжные, Гурьевы-то эти люди. Беглые каторжные. У каждого на лице клеймо. И не на одном лбу только. Там и на щеках, и на руках. Чтобы сразу видно было. Вот, мне кажется, они в отместку тоже решили народ метить. Но чаще, конечно, сразу режут. Мало кто от них уходил. Меченые, видимо, у них остаются. Вроде как собственность.

— А этот как же ушел?

— Наверняка сказать не могу, но думаю, — руку сам себе отхватил, за которую был привязан. Здешний народ Гурьевых людей крепко боится. Говорят, — понизил голос чиновник, — они людоеды. Впрочем, это одни слухи. Прежде этих татей здесь никто и не видел. Они впервые так близко подобрались. Про их изуверства раньше только из Охотска, да из Аяна сведения приходили. И то все больше на сказки похожие. Понятия не имею, как они сюда добрались. Неужели у них и корабль имеется?!

Корабля у пришлых каторжников не было. По словам спасенного жителя Петропавловска, лихие люди пришли на гиляцких лодках. При этом и сами они были одеты наподобие гиляков. Именно это обстоятельство позволило им застать врасплох двух местных плотников, надумавших порыбачить неподалеку на озере Котельном.

— Мы ж думали, они, как и мы, за молоканом пришли, — через силу рассказывал спасенный, пока ему туго бинтовали изувеченную руку. — Молокан на Котельном жирный… Хороший молокан… Встали там лагерем, потом глядим — с моря идут гиляки, лодки свои через перешеек тащат. Ну, думаем, подсобят. Улов хороший будет. А они, вон оказывается, по нашу душу… Федора сразу убили… Хороший был плотник…

Страдалец замолчал, потом лицо его сморщилось, и он заплакал. Слезы сбегали по впалым щекам, оставляя за собой темные полосы на подсохшей уже по всему лицу бурой корке. Стоявшие вокруг него офицеры «Байкала», начальник порта и его помощники тоже молчали, глядя на то, как ловко крутит свой бинт местный доктор. Если у них и были слова сочувствия, то сейчас они уступили место этому общему молчанию, и молчание это не содержало в себе ни малейшей капли неправды, каковая легко могла укрыться в словах.