— А не было никакой казни, Геннадий Иванович. Нам он в руки так и не дался. Его свои же убили. Думаю, просто не поделили власть. Так что теперь у этого сброда новый зачинщик и коновод… Настоящее имя его неизвестно. Знаем только, что после убийства вожака он провозгласил себя Гурьевым, а все остальные, соответственно, стали его людьми.

Невельской порывисто шагнул к Машину, едва не схватив его за отвороты сюртука.

— Так, может быть, этот Гурьев знает, где пролегает фарватер?! Они ведь сюда добрались по морю. И уж если на такой переход отважились, то в тех местах все глубины должны быть известны им наверняка!

— А вот этого я утверждать не могу, — осторожно отодвигаясь от командира «Байкала», сказал Машин.

Невельской, порохом вспыхнувший от одной лишь возможности узнать, наконец, ради чего он проделал такой долгий путь, еще минуту-другую горел изнутри, слегка раскачивался, словно вот-вот взорвется, но потом все же взял себя в руки и погасил свой внутренний пожар.

— Что же вам известно про этого Гурьева? — уже вполне ровным тоном спросил он.

Машин, который не мог не заметить произошедших с его собеседником стремительных метаморфоз, опасливо подвинулся от него еще дальше, как будто внезапно разглядел в Невельском смертоносного оборотня, после чего принялся раскуривать свою погасшую трубку. При всей охватившей его тревоге ему не хотелось, чтобы его опаска была очевидной.

— Об этом негодяе нам известно чуть больше, нежели о его предшественнике, — проговорил Машин. — Про него вдоль Охотского побережья даже в некотором роде легенда составилась. Рассказывают, будто родом этот самый Гурьев происходит из Костромской губернии — следовательно, приходится вам земляком.

Невельской сухо кивнул, пропуская мимо ушей тот факт, что начальнику Камчатки была небезынтересна его биография.

— Сбежал от своего барина, — продолжал Машин. — Что-то по романтической линии, но без кровопролития, слава Богу. Потом будто бы прибился к оренбургским казакам, а после, во время крупного бунта — я так полагаю, году в тридцать пятом — примкнул к башкирским бунтовщикам. Там тоже сплошная романтика. Оказался в шайке, которой верховодила какая-то тамошняя роковая красавица. Жгли усадьбы, резали нещадно мелкопоместных дворян. Рискну предположить, что эта жестокая девица мстила за учиненное некогда над нею насилие.

Так или иначе, наш будущий Гурьев быстро выбился в ее фавориты. Однако долго, разумеется, так идти не могло. Явились регулярные войска, предводимые, как я понимаю, самим оренбургским губернатором Василием Алексеевичем Перовским, и все немедленно расставили по местам. Бунт был вскоре подавлен, зачинщики схвачены, и среди них — наш Гурьев со своею валькирией. Девицу за ее жестокости приговорили к пяти сотням палочных ударов, чего, конечно же, она не выдержала, а Гурьев, как говорят, в исступлении бросился на губернатора, который присутствовал на экзекуции. Молва, желающая сделать его героем, сообщает, что он будто бы даже зацепил его высокопревосходительство отнятой у одного из казаков саблей, но я лично мало этому верю. Слишком уж сказочные подробности довелось мне услышать об этом Гурьеве касательно других его подвигов. Так что здесь надобно отличать зерна от плевел. Вы меня понимаете?