Колобов медленно достал из кармана красную корочку, раскрыл и положил перед носом доктора.

– Майор Колобов, – далее он достал лист бумаги, и, чтобы ни улетел, хотя ветра в кабинете не было, придавил его наручниками.

– У меня есть заявление от потерпевшей. Ваши действия попадают под очень серьёзную статью.

Глазки доктора расширились до размера пятирублевой монеты.

– О чём вы говорите, майор?

Колобов сам себя не узнавал. Он вскочил и ударил по столу мясистой ладонью:

– О чём? – он подошел к нему в упор. – О сексуальных домогательствах к сотрудницам, о насилиях.

– Как наси…???

– Заткнись, сволочь, у меня есть заявления от потерпевших! Только чистосердечное признание облегчит твою сволочную участь, – он подвинул к нему лист бумаги вместе с наручниками.

«И этому уроду я хотел рассказать самое сокровенное на свете».

– Пиши, – он сел на стол рядом, скрестив руки на груди.

– Что писать?

– Всё писать.

– Я не хотел. Она сама.

– Пиши, как было, говорю, – кричал Колобов. Глаза у него горели яростью, а на лице сияла злая улыбка. – Быстро пиши.

Доктор стал что-то писать непонятным, как у всех врачей, почерком. Колобов вырвал у него лист, смял и бросил ему в лицо.

– Не надо мне тут твои слюни разводить. Разборчиво пиши, ведь в школе ты хорошо писал, правда ведь, – он подвинул ему чистый лист, – и если хоть что-нибудь соврёшь, порву.

Доктор не знал, что именно порвёт майор – новый лист или его, и стал действительно писать разборчиво и хорошо, содрогаясь от каждой фразы сквозь зубы тайком от злого майора.

– Нарожает мать уродов…

Доктор исписал весь лист, осталось немного места, вопросительно посмотрел.