— А я опять скажу, что не о Калисте была речь, а об Анисиме Насонове. И тут ты, Михаил Захарович, не собьешь меня с правильной дороги.

— А кто ей указал путь к Калисте Лаврентьевне? Кто поболел душой за нее?.. И Катя стала такой, какой ты ее любишь.

Он понял ход моих мыслей.

— Мы ж были с ней в согласии пожениться, еще когда батрачили во дворе Насоновых, — уныло сказал он.

— У тебя с ней была одна доля — батрацкая. Одни помыслы. В трудной жизни вам нужна была взаимная поддержка. И вы договорились… и были с ней в согласии, как ты сказал, пожениться. Понятно… А ведь от той любви грудь твою не обжигало огнем? Плечи тебе не тянуло книзу. Вот этот снег не казался тебе серебряным?

Он молчал, уставившись в далекую точку.

— А вот эту Катю ты любишь так, что при малейшем недоверии к ней в душе пламя полыхает!..

…Еще издали Катя громко сообщает нам:

— Ему как будто лучше! Анна Николаевна, она всегда к нему была с прохладцей! Его надо было напоить отваром травы, а она говорит, что боится к нему подходить. Так я его напоила!.. Акимушка, я загляну в телятник, узнаю, как там хозяйствуют наши бабочки!

Мы провожаем ее взглядами.

— Ты, Аким Иванович, вот по этой Кате огнем сгораешь! Она душой и телом новая!

— Я тоже новый!

— Не спорю с тобой… Она вон свернула со стежки. Бежит по мерзлому снегу, а из-под сапог у нее серебряная пыль… А тебе эта пыль кажется серой, потому что Катя бежит от Насонова!

Он мне ничего не ответил.

* * *

Сегодня рано утром к нам зашел Буркин. Мы уже встали, оделись и сели завтракать.

— А где же Катерина Семеновна? — спросил Буркин.

— Сами дорого бы заплатили, чтобы только поглядеть на нее, — невесело ответил Аким Иванович. — Вот картошку жареную оставила замест себя… И квашеную капусту тоже…

— И за это спасибо ей. Человек она огневой. И как это она со всем успевает? Вот и картошки нажарила. Ее картошки хочу поесть, а ты, Аким, не приглашаешь, — усмехнулся Буркин.

— А ты без приглашений садись и ешь.