— Хочешь жрать — жри сколько влезет! А только не мешай мне слушать.

Огрызков так побледнел, так строг был, когда выкрикивал эти слова, что Бобину пришлось замолчать.

Еще несколько секунд доносился замирающий зуд самолета, но от него самого уже и темной точки не осталось. И тут же Огрызков услышал что-то такое, будто там далеко прорвалось небо и посыпался прерывистый гул… Равнина отозвалась на этот гул суровым и тоже прерывистым эхом… Тит Ефимович почувствовал, как сразу стеснило ему дыхание, и сами собой вырвались его горячие слова:

— Да ведь это на них обрушилась страшная невзгода! Больше никто не проезжал в ту сторону!..

Блуждая испуганными глазами, Огрызков увидел Бобина. Тот завязывал провиантскую сумку. Обнаженные глаза его обдали Тита Ефимовича холодом насмешливого прозрения.

Огрызков закричал на него:

— Мои слова не тебе слушать!

— Поздно приказываешь уши заткнуть! Ты, может, хотел бы и глаза мне выколоть?.. И тоже опоздал. Я видал, с кем ты душу отводил.

— С кем? — подступая к Бобину, озлобленно спросил Огрызков.

Тут опять где-то на востоке прорвалось небо, и там прерывисто загудело, и равнина опять отозвалась суровым, прерывистым эхом.

Бобин спросил:

— Ты, Титка, значит, уверен, что гостинцы посыпались на головы Сереги Позднякова и его помощников?.. И ежели так, то чего ж не радуешься? А ведь нам с тобой положено радоваться.

И они схватились. И оба сразу же почувствовали, что коса нашла на камень, что схватка у них будет долгой и может кончиться тем, что кто-то из двоих не успеет высказать наболевшего и умолкнет навсегда. И в схватке они спешили кратко выразить то, что было главным в эти минуты.

Б о б и н. Гадюка!.. У тебя, значит, душа изболелась по красным?

О г р ы з к о в. Фашистский выродок, тебе ли понять, что душе человека в такую пору родимое дороже всего на свете!..

Б о б и н. На! — И бьет.

О г р ы з к о в. Возьми и ты! — И тоже бьет.

И дерутся, дерутся… то катаясь по траве, то вскакивая, бьют один другого кулаками… Потом, опять схватившись, падают на траву. И никто не видит на этой притихшей равнине, освещенной сентябрьским полуденным солнцем, располагающим к светлым раздумьям, как страстны и дики они в своем озлоблении… Только сорока, пролетавшая над этим местом, задержалась на телеграфном столбе, уставилась на них и тут же, огласив тишину равнины громким стрекотанием, быстро улетела в сторону кленового леса, примыкавшего к белостенным постройкам поселка.

Б о б и н. Я ж видал, с кем ты, гад, душу отводил! С Серегой Поздняковым! Он же был главный красный в хуторе! Это ж он выпроваживал нас из хутора. Это ж он сказал на прощанье: «Катитесь отсюда! Такой оборот для вас получился!» А ты с ним около мостка как с родным братом!..