Тут мы оба взорвались. Одеяло полетело на пол. И мы, в чем были в постели, в том и стояли теперь один против другого. Она говорила… Нет, она не говорила, а шипела: «Я хочу к Коте! Я хочу к его незаслуженным благам!.. Котя справедливо называет тебя недоноском, а недоноскам не так уж много надо от жизни. Ты и меня тянешь за собой на свою узкую дорожку. Котя правду говорил, что цена тебе в базарный день — медный пятак… а подцепил ту, что золота дороже… «Тебя, Мотя, говорит, только привести в порядок, и ты заблестишь, станешь произведением искусства!..» — И опять со злым шепотом ко мне: — Тебе не нравится, когда я выхожу на улицу с распущенными волосами… Ты не раз говорил мне: так распускают волосы в предбаннике, а на улице это делать неприлично… А Котя увидал меня такую и сказал, что я самая красивая из всех русалок!»

Разгневанная, она показалась мне в эти минуты куда красивее, чем обычно… но впервые ее красота обдала меня пугающим холодом. Я подался на два шага назад, подумалось — она может укусить. И я сказал ей: «Не подходи!.. Я понял: у вас с Котей одна подлая вера! Такую тебя не стану удерживать. Я согласен на развод. Подавай в суд… А я сегодня же ухожу из общежития. Ты откроешь окно, проветришь комнату, и духа моего тут не останется. А как дальше будет у тебя в жизни, с Котей обмозгуете…»

Я тут же собрал свой необременительный багаж и ушел.

Она не подала на развод — им он не нужен. Им важнее было, чтобы я оказался как можно дальше от них.

И мне скоро пришлось отвечать на вопросы следователя.

«Вы работали с Картушиным?» — спросил следователь. «Без малого два года». — «И что вы о нем скажете?» Отвечаю, не задумываясь: «Хороший человек и работник хороший». — «А с партийной стороны?..» — «Товарищ следователь, я вас не понимаю…» — «Не умничайте…» — «Если Картушин был прекрасным работником и хорошим человеком, он не мог быть плохим партийцем…»

Следователь вдруг оборвал меня: «Ну ты, теоретик, скажи лучше, за что Картушина сослали на десяток лет в отдаленную бухту?.. Вы не раз в компании с ним встречали Новый год. Он с женой, и вы с женой, и больше никого… Нет помехи пооткровенничать… Так о чем вы с ним?..»

Следователь теперь почти после каждого слова постукивал по столу своим маленьким, туго сжатым кулаком.

Я поглядел на него и подумал: «А ведь он стучит фальшиво — жалеет руку… Стучать-то ему приходится не на одного меня?..» И тут он застучал погромче и посердитее спросил: «С Картушиным перед елкой пили на брудершафт, целовались?..» — «Мне неизвестно, за что осужден Картушин, — возразил я. — Все, что знал о нем, сказал. Подтверждаю и то, что пил с ним на брудершафт перед новогодней елкой…» И тут сами собой вырвались у меня слова: «Если вам о Картушине и о моей дружбе с ним надо сказать что-то другое, чего я не знаю, тогда вы лучше поговорите еще с вашим приятелем Котей Кустовым и с моей супругой Мотей…»