То ли потому, что у Бобина ослабели руки, то ли потому, что ему хотелось отдохнуть, Огрызков, оказавшись снизу и не чувствуя особых стеснений, не двигался и отчетливо слышал каждое слово Бобина.

Б о б и н. Или, может, того, о чем толкую, никогда не было?

Огрызков, как бы очнувшись, сбрасывает с себя Бобина, бьет его и приговаривает:

— Ну было, было!.. Так когда это было? Сколько же дум передумано за эти годы! И теперь вот «они»…

Рука Огрызкова, занесенная для очередного удара, застывает в воздухе: ее останавливает уже знакомый зудящий звук. Но слышится он теперь яснее, резче. Скосив взгляд, Огрызков увидел самолет. Он летел значительно ниже и в полете держался дороги.

Самолет стремительно приближался к ним. Огрызков закричал:

— Союзник летит тебе на выручку! Он может из пулемета!.. Сволочь! Пусти!

Бобин и сам уже прислушивался не к зудящему гулу, а к оглушительному треску самолета. Он испуганно разжал онемевшие руки, освободив Огрызкова.

Тит Ефимович пробежал пять-шесть шагов, чтобы быть хоть немного дальше от дороги, и упал в низкорослую полынь. Отсюда он видел, как Бобин, согнувшись и озираясь, пробежал мимо… как самолет, резко снизившись до высоты птичьего полета, продолжал лететь вдоль дороги. Теперь он уже грохотал — так был близко!.. Последнее, что видел и слышал Огрызков, — с самолета и в самом деле к земле потянулась злая стучащая строка, потом другая. По кустам берестка, за которыми мгновение назад скрылась широкая согнутая спина Бобина, пробежала дрожь один и другой раз.

Тит Ефимович теперь уже ничего не видел: он зажмурился и уткнулся в полынь как можно глубже. Он ни о чем не думал. Его тело само собой сжалось в предчувствии, что с самолета каждую секунду могут дать новую пулеметную очередь… Но грохот самолета стал удаляться и удаляться.

Вместе с первым вздохом облегчения Огрызкова обожгла мысль: «А что же с Бобиным? Пули-то прошлись по тем кустам, в какие он нырнул».

За кустами — скат в неглубокий овражек. На травянистом дне его сидел Бобин и корчился, сжимая правое плечо. Подбежавшему Огрызкову он сердито промычал:

— Перевяжи. У тебя же есть бинт…

Огрызков на лесных порубках помогал фельдшеру в работе: перевязка для него была хорошо знакомым делом. Он сделал ее аккуратно и быстро. Перевязывая, Тит Ефимович убедился, что пуля задела лишь мякоть предплечья, рана была, можно сказать, несерьезной. Ему стало даже немного весело, и он сказал:

— Союзник твой неразборчивый. Надо было меня, а он скоблянул тебя.

— При такой скорости и с вышины ему трудно было понять, кто из нас чего стоит. Вот встречусь с ними на земле, на короткой дистанции, и тогда договоримся, в кого им положено стрелять.