Огрызков послушал и уныло проговорил:

— Семка Бобин, а может, я тебя зря перевязал? Ты же та самая сволочь, с какой я минуту назад был в смертельной схватке?

— Был. Я бы опять с тобой… Да негож… Заживет рана, тогда другое дело. Тогда полностью выскажемся один другому. Перед дракой выскажемся.

В этих словах Бобина легко было уловить оттенок злой угрозы.

Огрызков тоже с угрозой заметил ему:

— Выскажемся и — в бой!

* * *

Вторую половину этого дня они шли молча. Бобин иногда стонал. Его вещевая сумка теперь висела на левом плече. Спина перекашивалась, ныла. Шли стороной от дороги и не всегда по проторенному пути. Бобин спотыкался. Злее и громче стонал. Начинал отставать.

И тогда Огрызков, для которого дорога была куда легче, объявлял вроде самому себе:

— Ноги мои притомились. Просят передышки, — и устало опускался на землю.

Бобин, не говоря ни слова, следовал его примеру. Сидели на почтительном расстоянии.

Огрызков жестоко критиковал самого себя: «А все-таки я — д у н д у к! Ну самый настоящий  д у н д у к! Семке Бобину пошел в услужение! Делаю ему перевязку, а чтобы облегчить его положение в дороге, притворяюсь, брешу. Дескать, нет моей мочи идти дальше, ноги просят передышки!.. Даю ему отдых, а сам в нем не нуждаюсь. Чем он заслужил внимание и сочувствие?.. Помню, и в мальчишеские года, и в годы колхозного построения, и на лесорубке, и теперь в дороге он всегда был сволочь сволочью».

Проходит минута-другая — и Огрызков пытается оправдать себя: «Ну не быть же мне такой же сволочью, как он».

И невольно вспомнил слова своего наставника — фельдшера Якова Максимовича Прибыткова: «Тит Ефимович Огрызков, теперь тебе надо помнить, что ты санитар, а стало быть, в известном смысле медик. И, как медик, ты строго должен держаться правила: попал человек в беду по несчастному случаю, по военным обстоятельствам или даже потому, что сам по злобе хотел зарезать то ли мужчину, то ли женщину, а получил сдачи нож в спину или в другое место… И вот доставляют такого к медикам, то есть к нам. Есть врач — он в ответе за его жизнь. Нет врача — я, то есть Яков Максимович, становлюсь на командный пост… А уж если ни меня, ни медсестры нет, то быть старшим по медицинской части тебе, санитар Огрызков! А наказывать виновного, во-первых, — не наше дело, а во-вторых, прежде чем наказывать человека, надо его вылечить. Неспроста люди сложили поговорку: «Лежачего не бьют». А раненый — он и есть лежачий».

Вспомнил Огрызков, что именно после этих наставлений Яков Максимович велел ему, уходившему через несколько дней на волю, ближе к родным краям, захватить с собой несколько бинтов, йод, дезинфицирующих присыпок, самых необходимых таблеток… «Вес пустячный, а в дороге все это может пригодиться. Не обязательно лично тебе… Повторяю — ты медик, санитар. В нашей профессии ты стоишь под четвертым номером: профессор, врач, медсестра — и рядом с ней ты, санитар».