— Война заставляет нас особо поспешать в каждом деле. Поспешите и вы, освобожденные по закону люди, с варениками поскорей управиться. У Фиёны дел уйма..

И председатель вышел. Провожавшая его бабка Фиёна вернулась несколько смущенной. Она настойчиво подсовывала под косынку прядь белых волос:

— Эта белая пасма у меня смолоду. И при разговоре с начальством обязательно норовит высунуться. Моему покойному Панфиловичу, когда были помоложе, очень это не нравилось. А ежели один на один оставались, так он ничего супротив… иной раз рукой погладит… В жизни всякое бывает, — вздохнула она…

— А давно Панфилович оставил вас одну? — спросил Огрызков.

— Скоро будет годик. Постель еще не совсем остыла… Вон и валенки его на плетне — проветрить вынесла! — Она кивнула на окошко. — И ведь что придумал под конец. «Ты, говорит, Фиёна, отдай свалять мне валенки из самой теплой шерсти. Я еще поживу, если ноги отогрею»… Сваляла, а он их ни разу не обул. Наступят холода, сама буду носить и вспоминать нашу совместную жизнь… Двое у меня сыновей. Один на фронте, а другой на току, на молотьбе… Им всего не расскажешь, как у нас с Панфиловичем жизнь протекала… Славно протекала…

Фиёна встряхнулась, отгоняя грусть воспоминаний, и тут же, приблизившись к Огрызкову, тихо спросила его:

— А твой дружок — он полностью глухой и немой?

Тит Ефимович сразу догадался, что его шутку Фиёне помешал расслышать внезапно вошедший председатель колхоза. Огрызкову теперь было неловко и даже стыдно объяснять Фиёне, что она поняла его не так, как надо, и он сказал:

— Да, дружок мой полностью немой и глухой. — И при этом даже сокрушенно покачал головой.

И будто легкий обман допустил Огрызков, и будто обманывал Фиёну в ее же интересах: нечего отягощать ей душу разговором о жадности и прочих поганых чертах Семки Бобина, — а что из этого получилось?..

Фиёна к «глухонемому» проявила глубокое сочувствие: насовала ему в карманы пирожков, дала «на поправку» кусок сала… И тут же заспешила:

— Вы — через калитку, к той леваде… А дальше стежка выведет вас на дорогу, а мне надо по колхозным делам! — С усмешкой подсунула под косынку белую прядь волос и побежала.

«Какой душевный человек эта Фиёна!» — подумал Тит Огрызков, выйдя за калитку и направляясь в сторону вербовой левады, на какую указывала Фиёна.

Час был обеденный. Тихий. Казалось, что все окружающее подчинилось этой тишине и благоговейно молчало. Ровный, непрерывный звук, долетевший до Огрызкова с правой стороны, из-за пологого бугра, только усиливал тишину ясного, почти безоблачного дня. «А ведь звук долетает с колхозного тока. Там бы и мне неплохо потрудиться».