Варя перелистывает сборник, а я мерю и мерю сердитыми шагами ее просторную комнату от стены до широкого окна. Отчетливо не представляя, что мне нужно, она все чего-то ищет в книжке. Вот она уже заиграла, и я остановился как вкопанный. Безудержная плясовая:

Горячая, как огонь, напористая, как взволнованная кровь, и резвая, как самые ловкие и молодые ноги, она огласила комнату:

Я смотрю на Варю: пальцы ее стремительно гоняются за клавишами, не позволяя им разбежаться в разные стороны; завиток ее волос дрожит на гладком лбу, подскакивает… Глядя на этот завиток, я, много раз видевший, как танцуют молодые казачки, вспомнил, что в свое время на хуторе Осиновском под горячую, бешено быструю скороговорку этой песни отплясывала Наташка Чумакова. У нее, как у Вари сейчас, дрожал и подскакивал на лбу завиток светлых волос. Поразительное совпадение, что Варя, как и Наташка, чтобы раскрыть лихость своего душевного состояния, чуть откинула голову набок, приопустила одно веко и, ухарски скосив глаз, смотрит куда-то на свое собственное лицо — скорее всего, на почти неуловимую горбину маленького носа, где у нее мелкая россыпь бронзовых веснушек.

Кажется, Варя скажет сейчас то же, что тогда сказала Наташка: «Хоть бы щиблеты не подвели, а то на босу ногу придется в хату возвертаться…»

Отчетливо помню: отплясав и оглядывая со всех сторон свои штиблеты, Наташка сказала:

— От моей пляски им не хитро было сгореть…

Тогда полнощекий, чубатый молодой казак с усмешкой на припухших губах сказал ей:

— Сгореть они, конечное дело, не сгорели, а обгорели прямо-таки здорово…

— Откуда знаешь? — сердито спросила Наташка.

— Чую, паленым пахнет…

Наташка помолчала и еще сердитее спросила:

— Ты не из Мигулинской к нам?

— А ежели из Мигулинской? — спросил молодой казак.

— А ежели из Мигулинской, губу подбери, чтоб лапша не обожгла…

По толпе прокатился смех…

В словах Наташки, в этом смехе была для меня разгадка — о чем же рассказывал в те далекие времена товарищу и кучеру-казаку молодой, почти юный Александр Михайлович Листопадов.

— А ведь он рассказывал шутку «Лапша». Ну конечно! — говорю я так, как будто одаряю Варю самым богатым подарком. — Он и мне не раз ее рассказывал… Недавно… Когда уже был старым, больным… Он еще ругал, что кто-то эту шутку записал фальшиво и длинно… «Трудовой народ, — говорил он, — длинных сочинений не уважает. Ему некогда с ними… Да он и из длинного обязательно сделает короткое».

— Да о чем эта шутка? — спрашивает Варя.

И я, припоминая, медленно рассказываю шутку так, как ее слышал из уст Листопадова: